Марина Козлова - Слева от Африки

– Я боялся тебя разбудить, – сказал он, – хотя очень хотелось.

– У тебя щека помялась, – Надя обняла его затекшими от сна руками, прижалась к теплому телу и уснула еще на час с небольшим.

А к дракону они пошли только на следующий день.

Шли по узким улочкам, усыпанным абрикосами, мимо низких заборчиков, из-за которых буйные цветущие кустарники всех видов и расцветок свешивались, вываливались, выламывались на дорогу. Под шелковичными деревьями, по старой брусчатке, мимо заросших плющом старых особнячков в стиле модерн, в которых никто не жил уже лет сто, так что теоретически в каждом из них мог поселиться небольшой дракон.

Шли, взявшись за руки, гладя пальцами пальцы друг друга, постоянно тормозили и останавливались, чтобы целоваться и немножко, если остановка случалась на совсем уж безлюдном участке пути, трогать друг друга за всевозможные места, которые сладко ныли от этих касаний, и от предчувствий касаний, и от одних только взглядов.

– Я сейчас только посмотрю, – говорил Марк, легко касался ее плеча, и опускал бретельку сарафана, и смотрел на ее грудь темнеющими в тени шелковицы глазами так, что она терпела-терпела, потом начинала тихонько стонать и в конце концов судорожно выгибалась в его объятиях и только просила: «Держи меня крепко, пока я не…»

Из-за этих остановок путь к дракону был долог и разнообразен. Надя не хотела нарушать это их полусонное движение, плавное, как течение реки, всякими дурацкими вопросами, но не удержалась в какой-то момент, вот просто-таки не удержалась.

– Почему ты библиотекарь? – спросила она.

– Что значит – почему? – удивился Марк. – А кем я, по-твоему, должен быть?

– Ты какой-то странный библиотекарь. Я таких не видела раньше.

– Вот много ты встречала библиотекарей, – усмехнулся он, и она отметила, что еще ни разу не видела, чтобы он смеялся, только вот усмехался, как сейчас, или просто улыбался, иногда грустно.

– В детстве – немало… А так, конечно, в библиотеках не была сто лет.

– Борхес был библиотекарем, – задумчиво сказал Марк. – И, говорят, неплохим… Но ты права. Это у меня каникулы Бонифация. Каждое лето я приезжаю сюда и работаю в библиотеке. А настоящий библиотекарь Татьяна Ивановна в это время уезжает к внукам в Ивано-Франковск. Такая у нас с ней договоренность.

А в остальное время, оказывается, Марк Вегенин преподает философию в Черновицком университете и даже заведует там кафедрой. И даже написал несколько книг о возможных мирах в философии.

– Но в принципе и там я в основном сижу в библиотеке, – сказал Марк. – Я, можно сказать, живу в библиотеке. Пишу там и читаю. Мне нравится смотреть на книги и нравится, когда они со всех сторон. Они согревают мне сердце. Ты никогда не замечала, что в помещении с книгами всегда теплей, чем там, где их нет? Например, зимой.

– А дома у тебя тоже большая библиотека?

– И дома большая…

– Ты женат? – вдруг неожиданно для себя спросила Надя.

– Я очень давно разведен, – без тени удивления или раздражения, спокойно сказал он, будто ждал этого вопроса, ну или не усмотрел в нем ничего предосудительного. – Сто лет назад. Бывшая жена живет в Риге. Видимся редко. Иногда к детям приезжает, конечно…

Его дочь окончила львовский мединститут, проходила практику в местной больнице и очень быстро, буквально к концу практики, вышла замуж за заведующего отделением отоларингологии Лешу – человека серьезного и правильного во всех отношениях. У них, у детей, дом, сад и огород, и каждое лето, уже восьмой год, то есть с момента рождения Пашки, Марк приезжает к детям, выращивает в огороде спаржу и рукколу, пишет и читает в беседке в саду и заменяет Татьяну Ивановну в районной библиотеке.

– Чудесный город, – сказал Марк, взялся было задумчиво за бретельку Надиного сарафана, но передумал и просто погладил ее по плечу. – Волшебный. Я еще и половины о нем не знаю.

– Ты же о каждом доме рассказываешь! – удивилась Надя. – Я вообще думала, что ты здесь вырос!

Марк покачал головой и провел подушечкой указательного пальца по ее губам.

– У настоящего города есть много слоев существования, – сказал он. – Кальки, наложенные друг на друга. Под одним рисунком проступает другой. Под другим – третий. В прошлой жизни я сказал бы – система, нарисованная на системе. Но теперь я так не скажу, потому что не уверен, что существование обладает признаками системности. Оно скорее сферно… Извини, это что-то меня далеко занесло.

– А дракон – живой?

– Смотря как у тебя устроено зрение, – улыбнулся Марк. – И слух. И чувство другого.

И наконец они пришли.

– Смотри, – Марк отодвинул заросли кустарника, и Надя увидела узкий проем, за которым было черным-черно.

Марк порылся в рюкзаке, достал фонарик и посветил им в пещеру.

В этот момент Надежда отчетливо осознала, что Марк Вегенин сумасшедший. И удивилась, что не понимала этого раньше. Он не дал ей подумать, понаблюдать, он заморочил ей голову, он влюбил ее в себя и заставил глотать воздух только при одном взгляде на него. Но он сумасшедший. К сожалению.

«Он убьет тебя», – говорила Нино. Говорила же? Говорила! Он убьет ее. Прямо здесь.

– Что с тобой? – озадаченно спросил Марк.

Заглянул Наде в глаза и присел перед ней на корточки, сцепив руки в замок.

– Что с тобой, Надя?

– Я тебя боюсь, – она сказала это и почувствовала, что у нее сел голос. Получилось как-то сипло и невнятно.

Он смотрел на нее – теперь снизу вверх. Смотрел и смотрел. И его глаза наполнялись слезами.

Надя так удивилась, что забыла о своем страхе. Она практически никогда не видела плачущих мужчин. Только в кино и еще на собственной свадьбе, где свекор напился пьян и рыдал от умиления, обнимая молодых. Но тут перед ней на корточках сидел совершенно трезвый Марк Вегенин, спокойный и рассудительный Марк Вегенин, библиотекарь-доброволец и автор книг о возможных мирах в философии, и плакал настоящими слезами. И губы у него дрожали.

– Не плачь! – сказала Надя и тоже села на корточки. – Не плачь!

– Все, – сказал он и поднялся. – Все, я больше не плачу.

После чего он взял Надю за плечи и силой поднял на ноги. И еще слегка встряхнул.

– Так нельзя, – сказал он. – Ты или веришь мне, или не веришь. Или боишься, или не боишься. Если не веришь и боишься, мы сейчас выйдем на дорогу, поймаем такси, и я довезу тебя до твоей гостиницы.

В этот момент Надя в глубине души поклялась себе, что никому не расскажет о том, что почувствовала. Нино не расскажет, внукам не расскажет, врагам под пытками не выдаст. И Марку Вегенину, взрослому дядьке пятидесяти семи лет, не расскажет тоже. Потому что это чувство, острое, как перец чили, и одновременно сладкое, и горькое, как недавние его слезы, должно принадлежать только ей. Ничего более ценного ни разу в ее душу не залетало. Родство. Перед ней, слегка злясь и недоумевая, стоял самый родной человек. Роднее не бывает. Роднее и не было никогда. Она могла бы успеть состариться и тихо уйти из жизни в окружении скорбящих домочадцев, но так и не ощутить этого укола в сердце, из-за которого она только что умерла и сразу родилась снова, в каком-то новом, неожиданном для нее мире, возле пещеры, за которой ждет дракон.