Марина Козлова - Слева от Африки

– Верю, – сказал она, и, видимо, сказала так, что он выдохнул. – Веди меня к своему дракону.

«Просто у него есть игра, – думала Надя, осторожно ступая в полумраке длинного узкого тоннеля. – Он же философ в конце концов. Они же сказочники, по сути. И теперь я вместе с ним…»

– Здравствуй, – вдруг сказал Марк. – Познакомься. Ее зовут Надежда.

И вдруг левая стена тоннеля зашевелилась и поплыла, освобождая тусклое пространство, как бы проявляя его, и Надя увидела, что вместо узкого прохода они стоят в широкой пещере, края которой не видно, а перед ними сидит дракон. Или лежит. Или сидит и лежит одновременно. Обыкновенный, антрацитовый, огромный и совершенно живой. После невероятного открытия, которое она сделала возле пещеры, после осознания очевидного факта, что она умерла и снова родилась, ничего нелогичного в том, что перед ней сидит и одновременно лежит дракон, она не усматривала.

– Здравствуй, Марк, – сказал дракон обычным человеческим голосом. – Здравствуйте, Надежда. Очень приятно.

– А можно вас потрогать? – спросила Надя.

– Можно, – снисходительно разрешил дракон и положил голову на массивные лапы.

Три года назад Маркиян Вегенин вдруг осознал, что жизнь обязательно кончится. Как ни растягивай удовольствие, сколько ни экспериментируй со временем, преодолевая его линейность, пробиваясь ко множеству божественных времен, она кончится – тупо и навсегда. И не то чтобы он боялся этого неизбежного конца, но то, что он так ничего и не понял ни о себе, ни об окружающих, ни о причинах почти бесконечного разнообразия флоры и фауны, рассветов и закатов, текстов и человеческих историй, удручало его все больше. Да что там удручало! Он впал в грех уныния. Он понял, что при всем разнообразии мира ограничен в маневре – он не сможет по большому счету реализовать больше одного полноценного сценария за то время активной жизни, которое ему осталось. Да и что это будет за сценарий – книга? новый учебный курс? кругосветное путешествие?

– Можно отправиться в кругосветное путешествие и за это время написать книгу, – его приятель Эдик Ривкин изо всех сил пытался выжать все возможное из гипотетического ближайшего будущего Марка. Они сидели у него на кухне и пили чай с чабрецом. Недавно завязавший художник Ривкин, который раньше, не стесняясь, приходил к непьющему Марку с пол-литровой бутылкой коньяка, теперь постигал радости неспешного холостяцкого чаепития. Он даже чайную доску купил – китайскую, лакированную – и подарил ее Марку на день рождения.

– А еще можно, – воодушевлялся Ривкин, – поехать в кругосветку, написать там книгу и влюбиться в британку, специалистку по разведению крокодилов в неволе.

– Почему в британку? – вяло поинтересовался Марк.

– То есть против крокодилов ты ничего не имеешь! – довольно заржал Ривкин. – Ну не в британку, в японку. С маленькими ножками. Хотя тебе ли париться на этот счет? Ты же от них отбиваться не успеваешь.

– Успеваю, – так же вяло возразил Марк. – Не преувеличивай.

Его коллега по кафедре Люда Вагнер сказала ему однажды:

– Ты нравишься тем женщинам, которые устали надеяться на чудо и вдруг видят тебя – умного, спокойного, внимательного, на первый взгляд очень терпеливого и снисходительного мужика. Красивого к тому же. Вот этих смущенных улыбочек не надо, ты каждое утро видишь себя в зеркале и, по-моему, всем доволен. Есть, конечно, и другие, которые не поведутся, просто потому что чудо пришло к ним несколько раньше, чем они увидели тебя. Вот я, например, ни за что не поведусь, ты же в курсе.

– Я старею, Людочка, – сказал Марк.

– И что? Не стои́т?

– Скажем так – раньше было лучше.

– Ну слушай, дорогой. – Люда нахмурилась и потащила сигарету из пачки. – Раньше все было лучше, вот у меня, например, жопа была круглее и сиськи имели более товарный вид. Но мне нравится жить, а ты как бледная тень в последнее время. Пойди трахни какую-нибудь студентку, или вон бедная Божена на тебя все смотрит… Нет, не та Божена, которая в приемной комиссии, а та, которая с медиакафедры… Ну умная такая, из Гарварда, слова в простоте не скажет, ты еще жаловался, что половины не понимаешь из того, что она говорит. Интеллектуалка. Может, она думает, что если ты философ, то надо непременно казаться умной? Успокой деву, дай ей понять, что у философов, как и у остальных мужиков, одно на уме. Ну вот, ты хотя бы улыбаешься, Марик…

За исключением двадцатилетней давности истории с одной девушкой – допустим, ее звали Мартой, – никакими другими случаями романтических отношений с юными девами младше двадцати Марк похвастаться не мог. Так он Людке и сообщил.

– О! – удивилась она. – А чего так? Смотри, какие газели бегают по нашим средневековым коридорам, какие дивные оленята в черных гольфах и мартенсах. Просто – ах! Ты странный.

Марк пожал плечами. Разговор стал его тяготить. Спасение одной газели добавило ему пару седых волос. Два года назад мокрым октябрьским вечером он возвращался к себе домой и уже за университетской стеной обнаружил сидящую на корточках барышню. Барышня отчаянно икала и стонала, держась за голову. То икала, то стонала. Поочередно.

«Да что ж вы пьете как не в себя, дурочки», – в очередной раз подумал Марк. Чем младше курс, тем больше и бестолковей они надираются на этих своих студенческих вечеринках.

– Что пили? – спросил Марк, тронув ее за плечо.

Девушка посмотрела на него глазами, мутными от слез и алкоголя, в черных кругах размазавшейся туши.

– Пиво, – сказала она и ее вырвало.

«Литра три», – оценил Марк, достал из кармана пачку влажных салфеток и вытер бедняге лицо, а потом трясущиеся холодные ручонки, похожие на птичьи лапки.

– О-о-о, – простонала дева, – меня комендант в общагу не пустит. Или настучит.

«Господи, – подумал Марк, – спасибо тебе, что в моей жизни уже давно нет никаких комендантов…»

Разумеется, он привел ее к себе, отпаивал сладким чаем, запихал в душ, предварительно выдав ей махровую простыню, и сопроводил полуживого мокрого воробья на диван в кабинете, сам же, даже не включая в спальне свет, настолько его измотала эта акция спасения, кое-как разделся, рухнул поперек кровати и мгновенно уснул. А проснулся в пять утра, о чем сообщило ему электронное табло будильника, от того, что рядом тихонько пыхтел и сопел совершенно голый человеческий детеныш женского пола, и если бы просто пыхтел и сопел, так еще и гладил Марка по плечу, одновременно совершая поползновения лизнуть его в шею.

Марк осторожно снял ее руку со своего плеча, встал, собрал по всей квартире ее вещи, да-да, те самые черные гольфы, трусишки шириной с полоску лейкопластыря, футболку и свитер. Принес ей и велел одеваться и валить со скоростью сверхзвукового самолета. Как ее звали, он вспомнить не мог.