Антология - По ту сторону реальности. Сборник мистики и фантастики. Том 2

Корень прижимал ногу всё сильнее, и Ольга почувствовала острую боль. Воображение рисовало перед глазами картину того, что сейчас произойдет.

Внезапно огромный корень плавно начал подниматься в воздух. Оторвавшись от земли на полметра, он завис, но лишь на мгновение. Едва изумленная Ольга вскочила на ноги, пень глухо упал, всадив рогатое корневище в земную твердь. Лес, зашелестев золотой листвой, издал глубокий вздох.

Девочка бежала по лесной тропе, не оборачиваясь. Ей было невыносимо стыдно, что она возомнила себя хозяйкой леса. Неспроста леший с корневища грозил ей крючковатым пальцем.

Сова взмыла в небо над своими владениями, щедро украшенными царицей-осенью в золотые и пурпурные наряды. Расправив крылья, владычица лесного царства летела бесшумно вслед за хрупкой фигуркой бегущей девочки.

– Мы с тобой едины, Оленька.

Наступила весна, в продаже появились зеленые огурчики, точнее, большие, длинные такие огурцы. Где они произрастали, на какой сказочной земле, такие здоровенные – Валентина понятия не имела.

– Ну что, Муроме́ц, рубанем огурец? Я с самогоном, ты с картофаном, – хохотнув, Валентина спросила у маленького сына, которого она забрала из садика.

– Рубанем, мамуль, – Илья засмеялся.

Она заглянула в кошелек, денег должно было хватить на один огурец. Времена были голодные – в магазинах на прилавках было пусто. Морская капуста в консервных банках царствовала единовластно.

Во дворе дома Валя увидела копошащегося в мусорном баке нищего.

– А, бомжара-лошара уже на посту! – она частенько видела его из окна. Длинные, распущенные седые волосы, перехваченные тесьмой, – его образ казался Валентине странным. Старик словно вышел из глубины веков.

Он обернулся, и Валя увидела его глаза – добрые, лучистые, цвета неба. В них было столько света! Она никогда не видела таких глаз.

Как загипнотизированная, Валентина подошла к старику и протянула ему огурец. В глазах его, с легким прищуром, светилась улыбка. Не отводя взгляда, старик молча взял огурец. Женщина смутилась. Подхватив за руку сына, она быстрыми шагами направилась к подъезду. Глаза её сияли, в них нашел отражение огонь души этого необыкновенного человека. «Господи, что со мной? Что это было? На кого-то он похож… На старца с бабкиной иконы! – Валентину осенило. – Как его? Серафим! Точно! Серафим Саровский!»

Едва перешагнув порог квартиры, Валя бегом бросилась к окну, чтобы еще раз взглянуть на старика. Но около мусорных баков никого не было.

– Илюша, ты прости, что я отдала огурчик нищему.

– Какому нищему?

– Ну, сейчас во дворе мы встретили старика, он копался в мусорных баках. Мне стало жаль его, и я отдала ему огурец. Хотела приготовить тебе салатик, сынок. Прости меня, дуру бестолковую!

– Мамочка, около мусорных баков никого не было! А твой огурец лежит на кухонном столе.

С этого дня Валентина бросила пить. Она пошла в храм и, поставив свечку, долго всматривалась в лик святого. Слезы катились по щекам.

Вернувшись домой, Валя нашла икону Серафима и повесила её над кроватью сына. Больше она не видела старика с длинными седыми волосами, перехваченными тесьмой, но свет его удивительных глаз с легким прищуром остался навсегда в её сердце.

Ритуал танца смерти был непостижим для понимания. Заканчивалось это священное действо жертвоприношением – танцорам отрубали ноги. Это был их последний танец, последний вдох – самый глубокий, последний крик – самый пронзительный, последняя улыбка – самая ослепительная. Глаза танцующих сияли диким счастьем.

Рукба [1] Рукба – нога, колено (араб.), звезда в созвездии Стрельца. долго ждал этого священного момента. Слезы застилали глаза. Он с восхищением смотрел на каменную статую богини танцев шестиногую Вильбади. Отдавая ей свою жизнь, посвященную познанию магической силы танца, он верил, что после смерти сольется душой и телом с божественной сутью прекрасной и великой Вильбади.

Бой барабанов завораживал ритмом и вводил в транс. Казалось, вибрирует в танце воздух. Метался в дикой пляске огонь в медных жаровнях. Танцующие языки пламени отбрасывали на древние стены храма танцующие тени, оживляя изображения богов на старинных фресках.

У священных ног богини стояла каменная чаша, наполненная букетом из отрубленных ног. По резному камню алтаря к ногам богини стекали струйки дымящейся крови.

Над храмом танцующего божества рисовала круги воронья стая. Вильбади улыбалась. В сиянии её обсидиановых глаз отражалось великолепие падающих звезд. Бездонный космический колодец распахнул объятия. Вслед за своими собратьями уносилась стрелой в непознанное душа Рукбы.

– Бабушка, проснись! Бабушка! – шестилетняя девочка каждые полчаса подходила к кровати Прасковьи, но старушка не просыпалась.

Она лежала неподвижно, и лишь пульсирующая голубая жилка на мраморной коже виска говорила о том, что Прасковья жива. Она спала уже более суток. Её невозможно было разбудить.

Танюшка погладила бабушку по голове и стала заплетать в косу её непослушные волосы цвета воронова крыла, в которых не было ни одного седого волоса, хотя Прасковье исполнилось уже семьдесят два года.

Последние месяцы боли в теле усилились, и душа Прасковьи проводила большую часть времени в мире снов. Она с неохотой возвращалась в больное, в пролежнях, тело. Вот и сейчас унеслась в далекую, беззаботную юность Прасковьи.

– Не бойся его, Панюшка, он смирный, – дед ласково трепал по загривку огромного медведя, который выглядел вполне миролюбиво.

Паня во все глаза смотрела на дикого зверя, который пришел с дедом из леса и ходил за ним повсюду как ручной.

– Ну-кась, давай, дивчина, почеши косолапому спинку! – дед бороздил пятерней по спине довольного медведя. Хозяин тайги от удовольствия задрал голову к небу и смешно ею покачивал.

Дед был деревенским знахарем. Прасковья навсегда запомнила его слова, когда он подошел к ней перед своей смертью и сказал:

– Внуча, Панюшка моя родная, я ухожу, не ищите меня.

И он ушел в тайгу, и больше никто его не видел…

– Дедушка, ты заберешь меня с собой в свой волшебный лес? – глаза Панюшки наполнились слезами.

– А ну куда ж ты собралась, моя милая, в таких лохмотьях? Пообносилась ты вся… А ну закрой глаза и не подглядывай, а мы с мишкой покумекаем, в какой наряд тебя одеть, – дед хитро улыбнулся, хлопнул лесного брата по мохнатому плечу, а затем хлопнул в ладоши.

Паня быстро зажмурила глаза, а сама задумалась, почему ж деда говорит, что платье на ней рваное? Через мгновение, она уже думать забыла, в чем одета, тело до краев наполнилось невыносимой болью. Прасковья застонала. Перед её взором пронеслись страшные годы революции, раскулачивания, ссылка семьи на Крайний Север, где жили в палатках по восемьдесят человек, и там в суровые морозы её двойняшки Мишенька и Людочка простудились и умерли. Годы войны и исхудавшее лицо мужа, вернувшегося из лагеря в Магадане.