Михаил Шелков - Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина

А Алёна однажды поняла… Она поначалу тоже не знала об это вольной жизни. Родилась в бедной крестьянской семье, отец умер рано, мать постоянно болела, от младших братьев и сестёр проку не было, а для старшего брата она была больше обузой, чем помощницей.

Жизнь текла убого и серо. А в мире только и было интересного, что зимы меняли лето, да в церкви объявили, что люд отныне должен креститься тремя перстами, а не двумя. Зачем, Алёна не знала. Раз поп объявил, что нужно, значит, это и нужно было в самом деле.

А ещё Алёна задавалась вопросом, почему она такой уродилась. И находила ответы на тех же проповедях местного попа. Он говорил: «Таково надобно! На всё воля божья! Всяк родилси тем, кем быть должон и всякому воздастси на верховном суде по делам его!»

Вот Алёна так и жила. Потому что так было надо. Она не могла сказать ни слова против, когда её, малолетнюю девочку выдали за шестидесятилетнего старика. Она знала, что должна молча согласиться, раз мать и старший брат решили именно так. Никто боле не брал бедную девочку без приданного. Не прошло и года, как муж умер. Зачать ребёнка за это время так и не получилось. И Алёну отправили в местный Темниковский монастырь на послушание. В скором времени Алёна должна была принять обет.

Жизнь в монастыре была скучна и однообразна. Скучнее, чем в родительском или мужнином доме. Пусть Алёна и жила в убогой избе, где из добра были лишь печка, лавка, комод, да пара кадок с горшками. Но избе в всегда было светло и тепло. Грела печка. Бревенчатые стены источали сладковатый запах дерева и леса… А когда Алёна выходила из избы, то видела настоящий простор, родные поля и леса, волжские разливы, голубое небо и страшные грозы, золотые листопады и ледяные узоры зимы. В монастыре она же могла мало что созерцать, кроме холодной кельи и толщи стен, за которыми скрывался прочий мир.

Однако там Алёна быстро выучилась грамоте и стала читать книги, хранившиеся в монастырских архивах. В основном это были нудные хозяйственные летописи, но даже из них она смогла узнать, что её страна велика, что есть в ней много сёл и городов, прочих монастырей, а царь, о котором говорит простой люд, но которого она не представляла реальным живым человеком, на самом деле существует и живёт в Москве; Москва – это стольный град, что выложен из красного кирпича; но помимо Москвы, что стоит на Руси, есть на свете много всяких разных земель, где живут другие люди и говорят на других языках. Но самое главное, что поняла Алёна, это то, что в мире полно вольных людей, которые не зависят от бояр и живут сами по себе.

– Пошта ж одне люди вольные, а иные – нетуть? – спросила тогда Алёна настоятельницу.

– Эх, дурёха, ты ышо! – ответила ей та, – Нетуть на свете вольных людьёв! Все мы божьи рабы! И божью волю вершим!

Всё толковалось так, как на проповедях в маленькой церквушке, куда ходила Алёна будучи ребёнком. Почти те же слова её говорил старый поп… Но теперь вопросов у Алёны было куда больше.

– И бояре? – опять спросила она у настоятельницы.

– Ясен день и бояре!

– А я вчерась видала, аки на дворе у нас секли мальчонку по повеленью барыни…

– Дык, он у ей сласти стащил! И где?! Под сводами дома святаго!

– И чавой, коль боярыня мальчонку порет, то она дело богоугодное вершит? И богу любо сиё?

– Знамо дело любо! Всё, чаво вершитси на земле, богу – любо!

– Таково ежели я барыню ту захочу высечь и высеку, дык енто тож богоугодное дело будет? – робко и непонимающе спросила Алёна.

Она просто хотела, чтобы настоятельница ей растолковала, почему одно выдают за благо, а другое за злодейство. Но сразу же получила затрещину, такую сильную, что в голове зазвенело. Вечером настоятельница вернулась к Алёне с двумя холопами, которые раздели молодую послушницу и привязали к лавке. Затем настоятельница приказала высечь Алёну. «Таково шта б на всю жизнь помнила». Приказ был исполнен.

Несколько недель Алёна пролежала в горячке в сырой холодной келье. Она не могла даже присесть или повернуться на спину. Сзади вся её плоть была теперь изъедена красными кровавыми рубцами. Алёне приносили только чёрствый хлеб и воду. Сердобольная монахиня, ухаживающая за ней, гладила её по голове, приговаривая: «Сиё не страшно, дитятко, тело страждет, а душе – исцеление. Зато ноне станешь чистой да светлой! А то ить лукавый путаеть тябя!»

Алёна плакала от бессилия, от осознания своей участи, унижений, которых ей придётся терпеть всю жизнь.

Но она, не смотря ни на что, окрепла и смогла подняться с постели. Когда же снова встретилась с настоятельницей, та вполне невинно и добродушно спросила её: «Ну, чавой, дитя, покаятьси время пришло…» Алёна сквозь зубы покаялась, но для себя уже решила, что никогда не простит этой обиды.

Один раз она снова увидела на монастырском дворе тех холопов, что секли её. Они были очень похожи друг на друга, наверняка братья, рослые и плечистые, но очень кроткие. Одного из них подвергали наказанию, та самая барыня, которая недавно высекла на глазах Алёны мальчонку, теперь стегала плетью здоровенного, мужика приклонившегося перед ней на колено. Второй молча стояла рядом.

– Ах ты, пёс! Ах ты, рыло немытое! – причитала боярыня с каждым ударом кнута, – Позорить мени будешь! До смерти бы тябя, нехристь, запороть! Да негоже подворье святое осквернять!

Алёна нашла братьев некоторое время спустя на конюшне. Один возился с сеном в стойле, а второй, которого пороли, сидел, покряхтывая, на полу и тёр свежие рубцы.

– Ну, получил своё? – спросила Алёна.

– А? Чавой? – отозвался стенаемый.

– Чавой-чавой! Аль забыл, аки мени порол! Да и тябя баба била! А ты, мужик, аки мени стегал?

– Да велено мени таково было… – смутился детина.

– Чавой пришла-то? – вышел из стойла второй, – Ступай ужо, молись, а то опять под розги отправять…

– А мени под розги ноне не хочетси! – гордо отрезала Алёна.

– Дык кому жо хочетси?.. – вздохнул сидевший на полу.

– Тябя аки звать-то? Я – Алёна буду.

– Я – Тихон, – пробурчал он, – А брате – Пётр…

– Тссс! – приложила Алёна палец к губам, – А ну, ближе!.. – Двое братьев придвинулись к ней, – А ведомо вам, – Начала она шёпотом, – Шта люд можеть вольно жить, да бояре не властны над ними…

– Дык, енто опосля божьего суда… – начала Тихон.

– Дурень! Енто на земле таково может быть! В соседних краях…

– Да ну? – удивился тот.

– Опасны речи говоришь, сестра, – начал Пётр, он был более молчалив и не казался Алёне таким простаком как Тихон, – Не можно нам про сё толковать… Нашо дело малое… А коль обиду таишь на нас, то прощай, не мы виноватые…

– А кто? Я виноватая? – продолжила напирать Алёна.

– Ну… виноватая, раз настоятельница повелела боярыне нас со двора прислать… Настоятельница, она ить худого не скажет… Она ить…