Александр Мишкин - Anamnesis vitae. История жизни

– Марья! Зайди-ка сюда!

В дверь павой вплыла Мария Глебовна:

– Что случилось? Рожает кто-то?

Я указал на странную пациентку:

– Мария Глебовна, осмотрите девушку, пожалуйста. Есть подозрение, что её могли… изнасиловать, – глухо выдавил из себя последнее слово.

Акушерка присела у кушетки и принялась натягивать перчатки.

– Подождите! – остановил я её и направился к выходу.

– Что? – Мария Глебовна в недоумении обернулась ко мне.

– Я… выйду пока! – сказал я и почувствовал, что краснею.

– Зачем?! – хором спросили акушерка с фельдшерицей.

Но я уже выскочил в коридор и захлопнул за собой дверь.

Через минуту из смотровой выглянула Клавдия Петровна:

– Пал Палыч, заходите!

– Что, уже?

– Уже, уже! – разулыбалась она.

Я вернулся в кабинет:

– Ну?

Акушерка с хитрой улыбкой окинула меня взглядом:

– Да всё в порядке. Девочка она ещё! – и принялась стаскивать с рук перчатки.

С души свалился здоровенный камень. Видимо, облегчение моё было столь явным, что Мария Глебовна хмыкнула себе под нос и покачала головой. Я тут же сделал строгое лицо:

– Клавдия Петровна, определите больную в пятую палату. Пусть там полежит, пока не проснётся.

– Назначения какие-нибудь будут?

– Никаких. Спит человек – и пусть спит. Понаблюдаем пока.

Фельдшерица кивнула головой, высунулась в коридор и завопила:

– Данька! Давай сюда, работа есть!

Я вздохнул и с опаской поглядел на спящую красавицу. Та и ухом не повела.

Сон не приходил. Алёна ворочалась в постели уже почти два часа, безуспешно пытаясь уснуть. В отчаянной злости она колотила кулачками подушку и даже кусала её. Будто та виновата во всех бедах, так внезапно навалившихся на Алёнины плечи.

Собственно, беда была только одна. Зато такая, которую сама Алёна с радостью поменяла бы на десяток любых других. Если бы могла. Но – увы! Поздно, девочка, поздно…

Да уж и не девочка, кстати. Четыре месяца, как рассталась с невинностью. И без всякого сожаления, надо заметить. Правда, удовольствия особого тогда она тоже не испытала. Скорее, какую-то дурацкую гордость за себя: мол, вот теперь-то я совсем-совсем взрослая! И всё у меня – как у людей. То есть, как у подружек, которые давным-давно и без всякого стеснения хвастают, как у них ЭТО было…

Теперь ЭТО было и у Алёны. А сегодня она узнала, что скоро у неё появится такой повод «похвастаться» перед подружками, какого у тех не будет ещё долго! К их же счастью.

Алёна зло усмехнулась и опять всадила кулак в несчастную подушку. Дура, полная, законченная дура! Решила доказать что-то… И кому, спрашивается? Витьке, который променял её на эту очкастую плоскую дылду из 10-А? Ну уж нет, себе-то Алёна врать не будет: Витька, по большому счёту, ей был глубоко безразличен. И шансов никаких у него не было. Помнится, она даже вздохнула с облегчением, завидев на дискотеке Витьку в обнимку с этой… глистой.

И тогда, под тем симпатичным приезжим, Алёна всё доказывала исключительно себе: собственную полноценность, привлекательность и взрослость.

Доказала. Ай, молодец! И спохватилась-то, дура, только тогда, когда аборт делать уже поздно. Это ей сегодня очень популярно акушерка объяснила.

Алёна вздохнула. Нет, ну надо же, четыре месяца не было месячных, а она и не заметила! Просто забыла напрочь. Ну, не дура ли?

Конечно, уважительных причин для такой «забывчивости» – хоть отбавляй: тут тебе и выпускные, и вступительные в медицинский… Она же теперь – студентка! И в сентябре переедет из опротивевших Кобельков в Нероград, в общежитие. Начнётся новая, весёлая студенческая жизнь…

На глаза навернулись слёзы и Алёна зарылась лицом в подушку. Ни хрена у неё не начнётся! Потому что через каких-то пять месяцев ей рожать. А это значит – прощай, учёба, прощай буйное, весёлое студенчество… Здравствуй, сомнительное будущее матери-одиночки без образования и профессии!

Слава Богу, хоть родители ничего не знают. Пока. Уехали оба куда-то в соседний Казахстан на похороны неведомого Алёне дальнего родственника. Как не цинично это звучит, но похороны случились кстати: ей ох, как надо сейчас побыть одной. Собрать мысли в кучку и что-то придумать.

Хотя, что уж тут придумаешь? Мария Глебовна, акушерка, сегодня вполне определённо сказала: теперь – только рожать! Поезд ушёл…

Алёна ещё раз, от души, врезала бессловесной подушке и села в кровати. Сон отступил окончательно. Вместо него в голову лезли подленькие мыслишки о её невесёлых и, увы, таких близких перспективах.

Откуда-то из прихожей донёсся лёгкий треск. Потом ещё раз. И ещё…

Алёна вздрогнула и почувствовала, как покрывается «гусиной кожей». Этот звук она хорошо знала: так трещали половицы в сенях. Когда на них кто-нибудь наступал.

Опять треск! Уже ближе. Из прихожей в сторону её спальни определённо кто-то шёл. Не спеша, крадучись, явно стараясь производить как можно меньше шума.

Алёна вскочила и торопливо принялась натягивать халатик, с трудом попадая в рукава трясущимися и вмиг онемевшими от страха руками. На цыпочках подошла к двери и приложила ухо к прохладному дереву. Прислушалась.

Тишина. Лишь за окном привычно орали сверчки. В соседней комнате, казалось, не было никого. Как и предполагалось.

Осторожно, стараясь не шуметь, Алёна перевела дух. Неужели показалось? Она послушала ещё минуту-другую, а потом рискнула приоткрыть дверь.

В большой прихожей темень стояла непроглядная. Если спальня хоть как-то освещалась скудным лунным светом, то здесь глубокую черноту не нарушало ничего. Окон в сенях не было.

Алёна протянула руку, нащупала выключатель и щёлкнула им. Свет не зажёгся. Она безнадёжно пощёлкала ещё, уже понимая, что – зря.

В центре прихожей что-то произошло. Темнота словно сгустилась в одном месте, приобретая неясные, расплывчатые очертания. Потянуло сквозняком с затхлым каким-то, неживым запахом. И вновь послышался треск.

Бесформенный сгусток темноты наплывал на Алёну. Бесплотным, похоже, он не был: половицы жалобно потрескивали под тяжестью.

Женщина отпрянула назад. Она во все глаза всматривалась во мрак, пытаясь разглядеть надвигающееся нечто.

Память некстати подсунула Алёне картинку из недавнего совсем детства: она лежит, уютно свернувшись клубочком, в постели, устроив голову на коленях отца. А он, повинуясь её же просьбе, страшным (и смешным!) шёпотом рассказывает очередную «страшилку» про домового. Как тот приходит ночью к непослушным девочкам и крадёт их дыхание…

Треск раздался совсем близко. Тёмный сгусток уже был на пороге спальни. На Алёну вновь повеяло затхлостью и ещё чем-то зловонным.

«Домовых не бывает!» – попыталась она себя успокоить, но только перепугалась ещё больше.