Василий Лягоскин - Тайна пролива «Врата скорби». Том второй

– Да не ищи ты язычка и дырочек, – рассмеялся командир, – застегивается на липучки.

Действительно – концы ремешков чуть царапались, а соединенные несильным нажатием, уже не соскакивали с запястья.

– И что это? – вообще-то Алексей Александрович уже догадался; вопрос был в другом – как Кудрявцеву удалось сотворить очередное чудо?

– Это аналог вчерашнего ожерелья, – подтвердил его догадку полковник, – видел я, как тебе не хотелось отдавать «игрушку» Денату.

– Так я и поверил, – подумал, улыбаясь, профессор, – ты, Александр Николаевич, конечно любишь делать подарки. Но этот переговорник делал явно с далеко идущими практическими целями. Ради меня ты вряд ли бы поднялся так рано, от молодой-то жены.

Впрочем, Оксана Кудрявцева тоже была здесь. У разведгруппы сегодня был вынужденный выходной, и практически вся она была здесь – в самом интересном в лагере месте. Конечно, люди не бездельничали. Вон – та же Оксана прикрепляла какие-то бирочки на маленькие кубики разных цветов, которые раскладывала на большом столе Бэйла; Анатолий с Марио помогали двум Сергеям, насчет которых у Романова возникло вдруг сумасшедшее подозрение – не один ли из них выдавил надпись на священном молоте неандертальцев? Не взять ли (на всякий случай) образцы почерка у этих парней, а может еще у кого – по примеру того, как брали совсем недавно анализы крови? Его умственные изыскания были грубо прерваны – командир ловко расстегнул ремешок переговорника и закрепил его на собственном запястье.

– Ты чего, Александр Николаевич, – обиделся профессор, – не можешь себе еще один сделать?

– Могу, – с совершенно непроницаемым лицом ответил Кудрявцев, – и сделаю. Но на сегодняшних переговорах он будет только у меня.

– Но почему? – обиды в голосе Романова не убавилось, – разве я раньше, с итальянцами, да колумбийцами…

– Отлично справился, – поспешил успокоить товарища командир, – но сегодня будут дикари; и дикари необычные. Они фальшь нутром почуют. А мне очень интересно будет услышать, о чем они будут говорить, уверенные, что мы их не понимаем. Предчувствие, понимаешь ли…

С предчувствием командира профессор спорить не стал.

Между тем, Георгий Арчелия, как и обещел, был готов представить новые образцы пластмассы к испытаниям. Он заметно волновался; в основном потому, что никак не мог сам оценить результаты собственного труда. Лишь непонятная пока профессору, да и всем остальным (самому полковнику Кудрявцеву в том числе) способность командира физически воздействовать на неразрушимый материал могла показать сейчас, насколько продуктивно поработала эти два дня команда абхазца.

Полковник в сопровождении Алексея Александровича подошел к длинному столу, изготовленному, кстати, из той же самой пластмассы. На столешнице правильными рядами выстроились серые пористые кубики – совершенно такие же, какими играют дети. По размерам такими же; единственным украшением им служили те самые бирочки – от первого до двадцать пятого номера.

– Почему их двадцать пять, – задал резонный вопрос Романов, и тут же, спохватившись, сам ответил на него – один контрольный, без добавок.

– Точно, – улыбнулся Георгий, – контрольный. Только он как раз с добавками – сразу со всеми. А какой – не скажу, пусть Александр Николаевич сам определит.

– Нашли фокусника, – проворчал полковник, приступая к испытанию.

Первый ряд кубиков он раздавил пальцами совершенно свободно; по крайней мере лицо его с закрытыми глазами ни разу не показало, что он ощутил какую-то разницу. А разница была!

– Седьмой самый крепкий, – наконец озвучил свои ощущения Кудрявцев, – ну и… Двадцать первый – лишь чуть-чуть послабее показался.

– Ничего не показался, – довольно улыбнулся абхазец, – седьмой и был тем самым контрольным, а двадцать первый… (он сверился с каким-то списком), в двадцать первом опилки от вашей бани.

Полковник потянулся за кубиками во втором ряду. Показалось профессору Романову или нет, но здесь дела пошли не так просто и быстро. И паузы были подлиннее и пальцы командира побелели заметнее… А когда этот этап эксперимента закончился, глаза командира открылись не сразу; а когда открылись, сразу нашли Арчелия:

– Это ты образцы проверяешь или меня? – с видимым возмущением провозгласил он, – теперь самый крепкий девятнадцатый, за ним третий.

– Вай, молодец, – может, нарочитым кавказским акцентом Георгий хотел скрыть смущение; а может, он действительно так сильно обрадовался? – опять в точку: девятнадцатый контрольный, а третий русский. А еще что заметил, дорогой?

Командир строго посмотрел на него.

– Извините, товарищ командир, – акцент у Арчелия сразу пропал, – я это для чистоты эксперимента. Даже сам не заглядывал, какой номер где. Дальше, уж извините, тоже номера будут меняться. Так как насчет изменений?

– А про то, что в эти кубики добавок насыпали больше, тоже забыл сказать? Или тоже для чистоты? (командир усмехнулся, увидев как абхазец понурил голову – не очень низко, кстати), – во сколько раз больше – в два?

– Точно! – тут же вздернул кверху голову Георгий, – а в следующем ряду…

– Ладно уж, – остановил его полковник, – чистота, так чистота.

В пятом ряду один из кубиков не поддался, как не пытался Кудрявцев стереть его в порошок двумя руками; однако под ударом кувалды, направляемой все теми же руками, развалился на куски. В седьмом ряду еще один – тоже контрольный, как догадался профессор по довольному лицу руководителя эксперимента – не поддался уже никаким усилиям. До десятого ряда решили не продолжать, сэкономили время.

А вердикт профессор Арчелия огласил тут же:

– В общем, друзья, мы теперь знаем, как сделать наш будущий город несокрушимым. Вопрос – нужно ли нам опять собирать эти «легирующие добавки», или обойдемся чисто русским вариантом?

– Ага, – конечно первым выразил свое мнение Толик Никитин, – придет какой-нибудь киргиз – такой же, как наш товарищ полковник… Ну, не совсем такой, конечно – таких больше нет и быть не может (это находчивый тракторист мгновенно отреагировал на общий гул недовольства); шепнет что-нибудь по-своему, по-киргизски, дунет-плюнет и все – нет больше нашей хаты.

Такую возможность представили наверное все, потому возражать Анатолию никто не решился. А вот профессор Романов как раз такую, или подобную возможность совсем недавно рассматривал, поэтому первым нарушил молчание:

– Если кто-то и сможет разрушить это, – Алексей Александрович показал пальцем на немногие оставшиеся целыми кубики, – скорее всего он тоже будет говорить на русском языке…

– Ну да, – прервал его язвительно Никитин, – фразами типа про денатурат.