Александр Беляев - Погоня за двойником. Хроники затомиса

– Да, а кто это?

– А ты не узнаешь?

– Простите, не узнаю….

– А имя Андрей Данилов тебе ничего не говорит?

– Андрюха?! – На какое-то время в трубке воцарилось молчание, очевидно Вадик переваривал неожиданную информацию. – Так ты жив?! А я слышал…. – Он снова запнулся, не зная, очевидно, как закончить фразу.

– Звонок с того света! – Сострил Андрей. – Нет, слухи о моей смерти оказались несколько преувеличенными. Кстати, а с чего ты взял, что я умер?

– Ну, во-первых, ты пропал на столько лет, во вторых, в наших кругах всякие слухи пошли, что тебя без сознания где-то в Подмосковье обнаружили – никто толком ничего не знал, ты так и не объявился, и о твоем существовании тихонечко забыли. Я много раз звонил тебе, но трубку никто не брал, пробовал и заходить, но квартира каждый раз была пуста, и я решил, что тебя действительно нет в живых. Так, куда ты подевался? Почему никакой весточки не посылал?

– Между прочим, слухи оказались недалеки от истины, – сказал Андрей, – я действительно десять лет был чем-то вроде мертвеца.

– Как это «вроде мертвеца»? – Не понял Крюков.

– А так, спал летаргическим сном.

– Да, ты что? С чего это вдруг?! – Не поверил Вадик.

– Ты что, о летаргии не слышал?

– Да нет, слышал, конечно, но это же так редко случается! И потом – десять лет! Неужели такое бывает?

– Я тоже, пока не заснул, думал, что не бывает, а выяснилось, – бывает.

– Ладно, – сказал Вадик, – по телефону говорить о таких вещах как-то даже стремно. Давай встретимся. Ты сейчас свободен?

– Не только свободен, но на ближайшие годы даже понятия не имею, чем заниматься. Давай я к тебе приеду, мне кажется, нам лучше у тебя встретиться, а то я после летаргии, кроме больницы и своей квартиры, ничего толком не видел, а дух жаждет новых впечатлений. Может, за десять лет у людей какие-то другие квартиры стали.

– Да, нет, – усмехнулся Крюков, – такие же. Ну, разве что электроника слегка подновилась: цветные телевизоры, видики, касетники…. Ты дорогу-то найдешь?

– Найду, память вроде бы полностью восстановилась.

– Ну, давай, жду. Да, кстати, тебе алкоголь-то потреблять можно? По такому поводу грех не выпить!

– А ты поддаешь разве? – Удивился Андрей. – Ты же, когда мы еще к Балашову ходили, только мухоморы для раскрытия третьего глаза пил!

– А сейчас бывает, – ответил Крюков, – не злоупотребляю, но бывает. Это мы по молодости считали, что мясо и алкоголь духовной практике мешают, а позже я убедился, что нисколько не мешают, если, конечно, это дело контролировать.

– Ну, жди, – сказал Андрей. – Ты, кстати, в магазин не бегай, я сам по пути прихвачу, с меня причитается.

Андрей повесил трубку и начал собираться. Голос Крюкова словно бы вернул его к жизни, снова впереди замаячил какой-то свет, хотя, почему, собственно, было не понятно. И тем не менее появился зыбкий мостик через зияющую пропасть между прошлым и настоящим, Андрей словно бы нащупал какую-то точку опоры, а до этого болтался в пустоте без всяких ориентиров. Первым таким мостиком была мама, появление которой вернуло Андрею память, но затем этот мостик стал, по-видимому, для него слишком узким.

Вадик жил на Ленинградском проспекте, недалеко от Белорусского вокзала. Андрей забежал по пути в винный магазин, в надежде увидеть, что ассортимент напитков заметно изменился. Увы, ни ассортимент, ни внутреннее убранство, ни наличие очередей не претерпели заметных изменений за эти годы, только заметно выросли цены, а легендарные сорта водки по 3—62 и 4—12 и вовсе исчезли с прилавков. Подумав, что для такого важного события негоже жмотничать, Андрей разорился на бутылку марочного коньяка Тбилиси почти за тридцать рублей, благо мама снабдила деньгами, хотя в его время покупать пусть даже хороший коньяк за такие деньги казалось безумием.

Андрей присматривался к людям: конечно, десять лет не такой уж большой срок для того, чтобы произошли какие-то разительные перемены в облике города, но мода, пожалуй, заметно изменилась. Ушли клеши, и на смену им явились какие-то мешковатые штаны или джинсы аналогичного покроя. Позже Андрей узнал, что такие штаны назывались «бананами». Заметно уменьшилось количество длинноволосых парней, зато иностранных шмоток стало гораздо больше, и джинсы, в его годы бывшие экзотикой, теперь носили повсеместно, словно от них ломились прилавки в магазинах. Изменилась и обувь: на смену платформам пришли кроссовки, которые в семидесятые годы считались большой редкостью.

«Надо будет подстричься и прикид сменить», – подумал Андрей, недовольно ощупывая свою хиповую шевелюру, – «а то я как-то в нынешний стандарт не вписываюсь».

Вадик, как и в те далекие годы, жил один в однокомнатной квартире, и после дружеских объятий и радостных возгласов: «Ну, ты все тот же; да ты совсем не изменился»! Старые приятели уселись за стол на кухне, и разлили благородную ароматную жидкость по пузатым коньячным бокалам.

– Ну, – поднял свой бокал Крюков, – за возвращение с того света! Честно говорю, безумно рад тебя видеть. Я когда твой голос услышал, подумал: «Мистика, наверняка у меня крыша поехала»! Давай, рассказывай, что люди в летаргическом сне ощущают, ведь не бесчувственным же бревном лежал ты все эти годы, наверняка были какие-то переживания, или сны особенные. И вообще, как тебя угораздило, не на пустом же месте, наверняка это к твоим занятиям йогой какое-то отношение имеет.

– Давай сначала о тебе, – сказал Андрей, отхлебывая ароматный коньяк. Он решил рассказать Вадику обо всех странных подробностях своей жизни, предшествовавшей летаргии, и о своем еще более странном путешествии в детство – носить этот груз уже не было сил, а Крюков, будучи увлеченным эзотериком не запишет в сумасшедшие. – Знаешь, мой рассказ будет долгим и странным, а мне не терпится узнать, как ты, как ребята, как Балашов?

– Ну, что тебе сказать, – грустно ответил Вадик, ставя рюмку на стол и задумчиво взяв дольку лимона. – Как-то странно все это рассказывать, ведь все это происходило так давно, все уже быльем поросло. Начну с Бориса Александровича. Увы, его уже девять лет, как нет в живых. Через год его из дурдома выпустили, после того, как он там тяжелейший инфаркт перенес: какой-то гадостью его закололи, сволочи! Думаю, ему и инфаркт специально сделали, наверняка в арсенале КГБ такие препараты разработаны. Я его после выписки навещал – он физически совсем плох был, но разум сохранил ясный. Вообще, он мне каким-то удивительно просветленным запомнился. В нем ведь до дурдома все же хватало светскости: и с известностью своей он, как с писаной торбой носился, и звание «гуру» ему очень нравилось, да и экзальтированностью женской пользовался – чего греха таить – любил молоденьких старик. Ты ведь, наверное, в курсе: и Тамарочка Фирина, и Любочка Царенкова не раз в его постели побывали «для инициации». А тут, – Вадик задумался, – не знаю даже, как это словами передать. Вроде бы он ничего особенного не делал и ничего такого не говорил, рассказывал только как он этот год в психушке провел, и каких там интересных людей встретил. Но держалось впечатление, словно все внешнее, все наносное с него как ветром сдуло, и остался только самосветящийся дух. Мне все время казалось, что он – шар света, хотя физически он совсем плох был – ходил только по квартире, на улицу выбирался только на лавочке посидеть, и умер от повторного инфаркта ровно через месяц после того, как его из дурдома выпустили. Кстати, что жить ему осталось последние дни, он прекрасно знал, и когда мы прощались в последний раз, он так мне и сказал: «Видимся в последний раз», и перекрестил меня напоследок, чего раньше никогда не делал: он ведь к христианству достаточно сдержанно относился.