Елена Ковалёва - Записки Школозавры. Книга 1. Серые, зелёные, оранжевый. Фантастико-социальный роман

Видно, я задумалась.

– Вспоминать особо нечего. Бабушка рассказывала, что у наших предков, декабристов, которые в Сибири жить остались, родилось много детей. Кто-то выжил, кто-то умер. Их дочка Лиза (кажется, мою сестру в честь неё назвали), когда выросла, вышла замуж за сына другого декабриста, я забыла его фамилию. У них тоже дети родились. Их сын один, когда стал взрослым, женился на немке. У них с этой немкой родилось три сына. Один – по-моему, Александр его звали – поехал на войну и заехал на могилу своей бабушки-декабристки. Она в одной могиле со своими детьми похоронена – с теми, которые в детстве умерли. В альбоме даже фотография есть, где Александр на коленях стоит на кладбище перед их могилой. В Иркутске он познакомился с артисткой, она в театре работала и была очень знаменитой. В общем, у них роман случился. Он уехал на войну, а она ребёнка от него родила – мальчика. Записала его не на фамилию Александра, а на нашу – чтобы его родственники не узнали про ребёнка. И Александру не сказала, что сын родился, ведь он после войны сразу к себе домой поехал.

– После войны в Маньчжурии?

– Этого я не знаю. Наверное.

– А фотографии актрисы у бабушки нет?

– Почему нет? На одной фотке она с Александром рядом стоит. Он ведь на войну со своим другом поехал, а тот был фотографом, снимал всё подряд. Тогда сотовых телефонов не было, только у некоторых людей старинные фотоаппараты были. Вот его друг снимал всех, а фотографии печатал в тёмной комнате, чтобы не засветились.

– Это и я еще застал, – улыбнулся Нифигенич. У меня тоже такой фотоаппарат был, «Зенит» назывался. А дальше что?

Я в первый раз обратила внимание, что у Нифигенича были голубые глаза, очень яркие, как будто, он носил линзы. Но линзы он не носил, потому что носил очки – всегда, когда читал что-нибудь, он надевал очки.

– Ну, артистке Александр две этих фотки подарил, а своим родным только одну по почте отправил – ту, где на могиле своей бабушки стоит на коленях.

– А фамилию актрисы ты случайно не запомнила? – спросил Нифигенич.

– Не-а…

– Понятно. А дальше?

– Дальше их незаконный сын вырос и тоже женился. Мы с Лизой получаемся правнучки этого незаконного ребёнка.

– Внебрачного. Незаконных детей не бывает. Скорее всего, праправнучки.

– Я могу спросить у бабушки, если Вам интересно.

– А тебе, Лиля, разве не интересно? Это ведь история твоего рода. Можно фамильное древо составить.

– Это как?

– В другой раз расскажу. Мне уже идти пора.

– В библиотеку?

– Да. Малыши сейчас на занятие придут. Ты выздоравливай!

Нифигенич ушёл, как обычно, прихрамывая на правую ногу. Ко мне в палату заглянула медсестра и сказала, что пошла получать полдник.

Как только она ушла, я позвонила бабушке и спросила про нашу родословную. Оказалось, что сын актрисы Иркутского театра – действительно, наш с Лизой прапрадедушка. Он женился на бурятке, и у них родилось много детей, один из них потом стал папой нашего с Лизой дедушки. А дедушка наш стал музыкантом. В то время, когда он ещё учился в Новосибирске, в консерватории, встретил там нашу бабушку. Они поженились, у них родился сын – наш с Лизой папа. Он – единственный ребёнок бабушки и дедушки. Они его баловали очень, и папа сначала в плохую компанию попал, потом его из института выгнали, а потом и в тюрьму попал за то, что какого-то дядьку побил. Дядька тот сам первый драку начал, но папу все-таки посадили. Теперь папа во Владивостоке живёт, ему после тюрьмы морской климат нужен – так бабушка сказала. А наши бабушка с дедушкой, как консерваторию окончили, так в оркестр музыкантами поступили и до сих пор там работают: бабушка на скрипке играет, а дедушка на трубе – ветераны сцены! На фотографии, где наш прапрадедушка с артисткой стоит, есть надпись (с обратной стороны): «Лилечке на долгую память от потомка русских декабристов и немецких рыцарей. Иркутск, 1904 г. Проездом на фронт». Теперь понятно, в честь кого меня назвали! Это всё бабушка выдумывает! Я взяла с тумбочки книжку, которую принёс Нифигенич и снова полистала. В середине книжки было несколько фотографий, там я нашла портрет женщины с моей фамилией и стала рассматривать её лицо: у неё было очень строгое лицо. Глаза почти чёрные, как у меня, но мои гораздо меньше, и узкие, а у неё, скорее, круглые (у неё ведь не было бурятов в роду – это только наш прадедушка женился на бурятке!). Достав из тумбочки зеркало, я стала сравнивать своё лицо с портретом своей пра-пра-пра-пра-пра… бабушки. Волосы тёмные, слегка вьются – практически не отличаются от моих, и брови тёмные, густые… Да и нос у меня такой же – прямой, узенький… Губы у меня чуть пухлей, хотя верхняя так же чётко прорисована – остренькой буковкой «м»… Если мне такую же причёску сделать, то мы с этой княгиней похожи и очень даже!.. Я ношу чёлку – у меня стрижка каре, а если волосы зачесать наверх… Отложив книжку, правой рукой, которая была в гипсе, я приподняла себе волосы ото лба, держа зеркало левой… Нет, с чёлкой мне всё-таки больше идёт! Я положила зеркало в тумбочку. «Лилечке на долгую память», – вспомнилось почему-то. «Может, и Круглый мне когда-нибудь так напишет…» – подумала я и тут поняла, что фамилию артистки, которая была мамой нашего прапрадедушки, я у бабушки спросить забыла. Ладно, другой раз спрошу!

Медсестра принесла полдник: три печеньки и сок. Левой рукой я положила в карман халата оставшуюся рафаэллку – «гостинец» для Филиппка, потом проткнула пачку сока трубочкой, взяла печеньки и сок и пошла в палату, где лежал Филиппок. Палаты всегда открыты, но изолятор нам покидать запрещено, даже если не сильно болеешь. Я могла бы сама в столовую ходить – у меня ведь только одна рука в гипсе, а всё остальное здоровое, но… Неприятностей лишних никому не хочется, особенно под носом у Фик-Фаса – тут же свои «фитаминки» назначит.

Филиппок лежал в постели, укрытый одеялом до самого подбородка, видны были только глаза и нос. Глаза у него были серые, прикрытые густыми тёмными ресницами. Под кроватью Филиппка стояли голубые тапки-шанхайки. В изоляторе всем такие выдают – у меня на ногах были такие же, но розовые. На прикроватной тумбочке Филиппка стоял нетронутый обед и сок с печеньками.

– Почему не ешь? – спросила я.

– Не хочу, – ответил Филиппок.

– Тебе таблетки давали?

– Давали.

– А такая, голубенькая с буковкой была?

– Я не смотрел. Проглотил их и всё.

– Сколько штук?

– Не считал… Четыре или пять…

– А уколы делали?

– Нет.

– А что у тебя болит, Филиппок?

– Кажется, сердце. Хотя я не чувствую, но так врач сказал, когда послушал меня своей трубочкой.

– Фик-Фас?

– Да.

– Ты хоть сок выпей, Филиппок! Вишнёвый.