Татьяна Левченко - Маяк с Драконом. Фант-реал

– Может быть, подождём ночи, и я подарю вам свет звёзд? – растерянно предложила Дивония. – Он войдёт в ваши души, в ваши сердца и будет дарить им покой и счастье…

– Вот ещё! – замотали они головами. – Мама с ума сойдёт, если мы не вернёмся до вечера. К тому же, ночью цветы этих кустарников, – кивнули они в сторону рощи – издают сильный ядовитый аромат. Можно уснуть и никогда не проснуться…

Грустно поникла голова Дивонии. Долго молча сидела она. Потом начала медленно расплетать свои косы, снимая с них зелёные ленты и неувядающие цветы:

– Возьмите это… – протянула она скромные дары.

– А зачем они нам? – взяла девочка в руки цветы, но они тут же начали увядать, осыпать лепестки.

А ленты в руках мальчика превратились в длинные зелёные водоросли, быстро высыхающие и рассыпающиеся на солнце в пыль.

– И это – всё чудо?! – саркастически засмеялись дети и пошли прочь от поникшей Дивонии, к своей лодке.

И только когда отплыли от берега, оба оглянулись, но никого не увидели на опустевшем берегу. Лишь на валуне чуть пошевеливались под слабым ветерком увядшие лепестки цветов.

– Она исчезла! – с испуганным восторгом воскликнула девочка.

– Ушла – и ушла, – спокойно согласился брат и покрутил головой: – Тоже мне – чудо!

Дивония ушла, так ничего и не сделав. А что она могла сделать в мире, в котором люди разучились верить в чудо? Что она могла сделать в мире, где люди разучились видеть звёзды?

Что делать Дивонии в мире, где прекрасным и очаровательным считается дикий, заросший ядовитыми растениями, населённый хищными животными и лишённый певчих птиц уголок?

– Странная какая-то! – рассказывали дети маме. – Пришла и сидит, ждёт! Все миссионеры, все апостолы всегда шли к людям и учили их. А она…

Но, наверное, они всё-таки не правы. Веру нужно нести к людям. Но к добру, к любви, миру и согласию люди должны прийти сами.

Прожить на пенсию инвалида, даже на две пенсии двух инвалидов в постсоветской «незалежной» державе – понятие из разряда фантастики.

И я делаю сувениры. В последнее время большой популярностью пользуются всевозможные парусники, вот я и делаю парусники. Делаю и делаю. Делаю и делаю… делаю и де…

После определённого количества готовых экземпляров я, сначала тихо, потом всё громче, всё выразительнее, начинаю их ненавидеть. Когда мне хочется сгрести их все в кучу и выбросить за окно, – я объявляю перерыв и убегаю с кухни от греха подальше.

Так и в этот день, я недаром отметила его: 28 июля 2004 года. Два часа дня. Жара. Крыса Ёлка тупо озирает из-за стекла аквариума пятнадцать ракушечных конструкций. Котёнок Мишка демонстративно разваливается на спине прямо под силиконовым пистолетом, который я ещё держу навесу, размышляя: вышвырнуть его, горячий, истекающий расплавленным силиконом, за бесполезно распахнутое на обе створки кухонное окно, или же таки мирно выключить и, осторожно отложив в сторону, покинуть поле конфликта.

Мишка решил этот вопрос однозначно: ухватив лапами шнур, он отнимает пистолет у меня, я инстинктивно выдёргиваю шнур из розетки… Конфликт улажен. Я удаляюсь в комнату.

В комнате Лёшка висит на телефоне. Я бреду к нему, конечно же, спотыкаясь о прислонённые к креслу трости. Я всегда о них спотыкаюсь. Я всё время о них забываю. Забываю о коляске, о рычаги которой постоянно стукаюсь, проходя мимо. Я забываю, что Лёшка инвалид.

Он мой муж. Он индивид. Он интеллектуал и опора семьи. При чём же здесь какие-то трости и коляска?!

– Машка звонила из Героевки. Вернётся…

…Больше всего это похоже на состояние глубокого опьянения. Нет, ну что здесь странного, если я знакома с подобным состоянием?! Вы не знакомы? Ой, да ну вас! Может, вы испытывали что-то другое, но у меня это так. Едва касаешься головой подушки, и…

Вот, только что нормально, совершенно свободно несла о чём-то ооочень разумную околесицу, а тут, – причём ведь в абсолютном сознании, ещё даже фиксируя это как бы со стороны! – в одно мгновение, начинаешь падать в глубокую-преглубокую пропасть (?) бездну (?) … Тьму, короче говоря. Падаешь и размышляешь: вот, говорят, при смерти в подобную бездну-тьму возносишься. А тут – падаешь. И какое-то подобие стен у этого «колодца» имеется: уносятся ввысь и мимо, не забывая при этом вращаться каждое – вокруг собственной оси, группами – вокруг некой общей оси, все вместе – спирально по «стенкам», и – мерцают, и – меняют спектральность, и – Бог знает, что ещё сотворяют, – сотни, тысячи, мириады радужных, цветных, ярких и сумрачных пятен.

У этой пропасти-тьмы оказывается, если не дно, то ощущение натяжения строп. Падение прекращается именно таким упругим толчком.

И тогда начинается вращение. Сперва, как и полагается, – влево, потом, слегка притормозив, – вправо, опять влево, вновь вправо…

Короче, весьма похоже на кручение на верёвочных качелях – обожала в детстве! – вращение постепенно сходит на нет, амплитуда уменьшается, одновременно утихомиривается метушня пятен. Они – кто улетел восвояси, кто отстал ещё во время полёта, остальные постепенно угасают, цветность уходит в синий спектр, сгущается до тёмно-фиолетового, и на короткое мгновение полной остановки верчения наступает абсолютная тьма.

Во время обычного опьянения в этот миг наступает сон. И длится во тьме до появления первых сновидений, когда уже приходят нормальные краски, звуки, запахи, короче, обычные сновидения.

Теперь же, замерев в этом тьмы-состоянии, я обнаруживаю, что сон не наступает. Поскольку тверди у меня под ногами не имеется, топтаться растерянно на месте я не могу, потому тупо сучу ногами в пустоте, понимая – абсолютно отчётливо и ясно! – насколько нелепо и глупейше выгляжу со стороны. Я смущённо фыркаю и неожиданно обретаю-таки какую-то твердь под ногами.

…Весьма даже неровную твердь. Ибо при осторожном прощупывании босой ступнёй – мелкие и покрупнее камешки (однако не гравий, совсем не гравий…) покрывают не россыпью, а скорее осыпью довольно твёрдую основу тропы – не тропы, дороги – не дороги… а поскольку спустя миг появилось отчётливое ощущение пространства замкнутого – остановимся на определении «пол», в смысле, «на полу». На основательно холодном, но сухом: пыль так же ощущалась, учитывая, из какого пекла дня я сюда провалилась, – почти блаженной прохладой проникая меж пальцев стопы. Мельком отметила, что не теряю памяти и ориентации.

Тем временем тьма кромешная изначальная начала медленно сереть, отступая к дальним закоулкам открывающегося видимого пространства. А поскольку это «открывающееся видимое пространство» было по-прежнему замкнутым, такое поведение тьмы, казалось, должно насторожить. Но насторожило другое. Увиденное окружение для меня явно ассоциировалось с каменоломнями. Да, да, именно с ними, с легендарными… Но они мне и присниться никак не могли: я за всю жизнь так и не отважилась спуститься сюда. Тем не менее и на виденное в кино – хоть в художественном, хоть в документальном – похоже это не было. Ни копоти, ни затхлости… Одна только странная уверенность, что место именно то…