Маргарита Берг - Кадры сгоревшей пленки. Бессвязный набор текстов

…Мой первый купальник – старый мамин – зеленого цвета, с белыми летящими чайками. У меня длинные волосы, я чувствую себя русалкой. Вечернее море похоже на гигантский изумруд.

Лето, когда мне тринадцать – мы идем с подружкой по улице. Я смотрю в темную витрину – там отражается большеглазая девочка с короткой толстой косой сбоку от цветной кепки, – и вдруг говорю:

– Ты знаешь?… Я, кажется, буду красивой.

Что я знаю о себе и знаю ли? Только как не стать красивой, если много лет играешь в принцессу среди самых прекрасных сокровищ на свете?

…В приморском городке, где я не была двадцать лет, не осталось у меня больше родственников. Бабушка умерла тринадцать лет назад, и похоронена там, а дед ушел уже в новом веке, весной 2002, и лежит в Иерусалиме, где теперь живет младшее поколение прежних обитателей жаркой приазовской степи.

Дедовы ордена хранятся у мамы. Кортик деду не разрешили увезти с собой. Таможня не пропустила.

Несколько лет назад мой дядя, вернувшись из России, привез маме отдельные уцелевшие вещички из проданной дедовой квартиры.

– …Это, наверное, тебе, – пряча грустную улыбку, сказала мама, и протянула красный сундучок с бабушкиного серванта.

Оказывается, он очень тяжелый. Трофейный. Стеклянный. Не рубиновый. Ну и что.

Он живет у меня под зеркалом. Я не держу в нем сахар. Я храню в нем браслеты и цепочки с не очень драгоценными камнями. Которые с некоторых пор тоже почти не ношу.

В Риге жил с семейством Герка-Розумбай (а правильнее было бы называть его Громозека, на мой взгляд, – это чистый типаж, просто мои родственники не читали Булычева 38 38 Громозека – большой шумный инопланетянин, персонаж повестей Кира Булычева про Алису Селезневу. ), – мамин двоюродный брат, старший племянник моего деда.

Мой дед был самый младший ребенок в семье, «мизинчик», как называла его прабабушка Маня. Разница в возрасте между дядей и племянником составляла поэтому всего два года, хотя и в «правильную» сторону.

А дополнительным семейным приколом всегда было необыкновенное их сходство. Оба были большие, толстые, усатые и громогласные, только Герка выше ростом. Оба выкапывали ямку в песке и укладывали туда живот, чтобы загорать с удобствами. Они были похожи так, что на пляже, когда Герка приезжал к деду в Приазовье отдыхать, их путали дедовы пациенты! Иной раз мы не могли различить их на фотографиях!

А моя «другая» бабушка, папина мама и дедова сватья соответственно, однажды сочла себя страшно оскорбленной. Дело было у меня на глазах. Неожиданно в нашей питерской квартире раздался звонок в дверь, и на пороге, с мефистофельским хохотом и с распростертыми объятиями, возник обожающий такие сюрпризы Розумбай. Не успела моя сдержанная и щепетильная синеблузница-бабушка изумленно пискнуть, как была заключена в сочные родственные объятия и расцелована по полной программе. Я обратила внимание, что она как-то необычно мало сопротивляется. В последующие пять минут, пока мы с Геркой тоже целовались, и он, рокоча, рассказывал, какими судьбами попал к нам в Питер, бабушка как-то потерянно хлопала глазами, и в итоге залилась краской, словно невеста. Герка просек фишку, и, обернувшись к ней, радостно выпалил: «А Вы, я гляжу, приняли меня за Фиму?» На это багроволицая бабушка полным оскорбленного достоинства голосом отвечала: «Во всяком случае, поздоровалась я с вами, как с Ефим Борисычем,» – и тут же удалилась в свою комнату. Впрочем, вечером, за праздничным столом, Герка был прощен, и даже пожалован сдержанным персональным поцелуем.

Потом, в старости, они были уже разными: дед высох, а Герка погрузнел еще больше… Но это было потом….

В молодости Герка воевал, потом работал в шахте, потом стал в Риге снабженцем и большим прохиндеем.

Герка был богатый человек. У него была шикарная, шикарная квартира в самом центре Риги, дача на Взморье и персональный шофер. Дом его был очень гостеприимен, и не счесть, сколько раз я, в самых разных компаниях прибывая в Ригу, находила тут для всей команды стол, и кров, и теплое родственное объятие.

Помню, однажды мы навестили Ригу с первым мужем, это было через три месяца после свадьбы, и три же месяца назад родился геркин младший внук. Старшему геркиному внуку (всего внуков было трое) как раз исполнилось пять лет. Питерский поезд пришел в пять утра, мы с Данькой протопали четыре остановки от вокзала по рассветной Риге и, стесняясь раннего появления, позвонили в дверь за углом от Красной Церкви 39 39 Старая церковь Гертруды – рижская лютеранская церковь; расположена в центральном районе города на пересечении двух улиц: Гертрудес (Гертрудинской) и Базницас (Церковной). .

Хозяева, вестимо, еще хотели поспать. Но нас ждали, и тахта в гостиной была застелена бельем. «Досыпайте!» – повелел Герка, и мы с удовольствием нырнули в мягкое прохладное чрево. Но, не успели мы смежить веки, как хозяин ввалился в двери, неся в руке большущую птичью клетку. В клетке – удивительное дело! – сидела-таки птичка.

– Вот! – самодовольно воскликнул Герка и потряс клеткой так, что птичка едва не свалилась с жердочки, – Внуку подарил! Для ребенка ничего не жалко! Щегол, ребята! Чичас, чичас…

Он поставил клетку на широкий подоконник, птичка встрепенулась, поймала клювом солнечный луч, переступила с лапки на лапку и – запела! Б-же, что за трели огласили комнату!

– Ага! – восхищенно заорал Герка, созерцая наши обалдевшие лица, – Райские звуки, а? Оставляю вам его, пусть развлекает, – и ушел. Через минуту мы услышали отзвуки его циклопического храпа: Герка спал в маленькой, отдельной, самой дальней комнате, так как храп его, сравнимый по децибелам разве что с шумовым эффектом от стартующего МИГа 40 40 советский сверхзвуковой истребитель , выдержать не мог никто.

А птичка пела, и тоже громко. А спать хотелось – невыносимо. Минут десять мы слушали, потом начали чертыхаться.

– Это не щегол, – сказала я, – это террорист. Может, его накрыть, как попугая?

Попробовали. Не помогло.

Следующие пятнадцать минут я пыталась уснуть, а Данька зажимал мне обеими руками уши. Не вышло.

В третьей фазе злобный Данька решительно взял клетку, вышел в коридор, и подставил заливающегося щегла под дверь геркиной спальни. Еще через пять минут к свисту щегла присоединился недовольный геркин бас: дом проснулся.

…Он купил себе русское отчество «Иванович» (вместо «Исакович»), «русскую» национальность в паспорте, и передал ее своим детям. Невероятно комично эта национальность сочеталась с внешностью его дочери Идки – красавицы жгучего еврейско-индийского типа, которая, к тому же, поменяла по настоянию мужа геркину нейтральную фамилию «В*ский» на откровенную «Циперович».