Оксана Станишевская - Несколько эпизодов из жизни людей и демонов

Попробую ещё раз: сжав кулаки, стиснув зубы, отчаянно желаю оторваться от твёрдой поверхности. Ну хоть на сантиметр приподняться над ней! Но огромное массивное небесное тело – планетка под ногами – вцепилась своей силой тяжести, как клещами. Видать, обиделась, что я минуту назад сумела её так ловко провести.

Ничего, я сдаваться не собираюсь. Ещё потренируюсь попозже.

Итак, мой первый выход в свет. Точнее, в тьму. Забавный каламбур… Пожалуй, понятие «свет» вообще мало применимо ко всем аспектам существования человеческого сообщества. Лишь тьма способна скрасить и облагородить убожество мест их обитания.

Я ступила на нечто, что днём выглядело как кривая тропа, зачем-то вымощенная угловатыми булыжниками. У них это называется: улица. Днём сия неровная поверхность по обеим сторонам ограничена сточными канавами, полными вонючих помоев. Над канавами громоздятся, налезая друг на дружку, разномастные строения: иные – поновее, другие – старые, растрескавшиеся, перекосившиеся, как и вся картина мира их обитателей. Хаос! Калейдоскоп. Сборище разрозненных осколков бытия.

Ночь – лишь она одна! – радикально меняет взаимоотношения частей, превращая их в гармоничное целое. Её вуали и флёры сливают все рукотворные рельефы в единый фантасмагорический ландшафт. Детали, на которые при свете дня неприятно обращать внимание, в темноте ночи просто исчезают из виду. Колыхание теней. Наложение друг на друга сгустков тьмы различной интенсивности. Ночь стирает грани между сиюминутным и бесконечным, между пошлым и изысканным, старым и новым, роскошным и убогим. Ночью в ходу совсем иные приоритеты и эпитеты. Ночью легче проникнуть в суть любой вещи, которая днём может надёжно скрываться за толстой скорлупой оценок, ярлыков, классификаций и дефиниций.

Я двигалась между двумя рядами человеческих жилищ. Окна некоторых таинственно сияли огоньками свечей. За каждым мерцающим прямоугольником угадывалась отдельная вселенная, со своими законами и страстями. Я точно знала, что волшебное очарование рассеется, стоит лишь оказаться по ту сторону стекла. Вселенная превратится в каморку, таинство взаимодействия – в вечернюю скуку обывателей, а прелестные порхающие тени окажутся более или менее корявыми неуклюжими телами, скованными собственным весом. Нет, уж лучше оставаться снаружи и приобщаться к чуду…

Ступни моих ног перепархивали с камня на камень. Всё тело испытывало необычайную лёгкость – совсем неожиданную для такого плотного физического образования. Я чувствовала холод, но была слишком поглощена свежими впечатлениями, чтобы обращать на него внимание. Я ощущала движение каждой мышцы под кожей. И в каждой мышце таилась сжатая пружина, готовая по приказу мозга распрямиться для выполнения какого-нибудь дивного по красоте и точности движения.

Повинуясь безмолвному зову мышц, я ускорила шаг, а потом и вовсе пустилась в бег. Тело пело, радуясь возможности высказаться на единственном доступном ему языке – языке движения. Я неслась, как несётся сайгак через бескрайнюю степь, подгоняемый ветром. Я мчалась, как зебра мчится по весенней саванне, исполненная силы и грации.

Мимоходом я подумала, что, возможно, человеческое тело представляет собой, в каком-то роде, самостоятельное существо. То есть, самостоятельное не только по отношению ко мне – я-то, понятно, здесь временщик, незваный гость, транзитный пассажир. Но оно отчасти отдельно и самостоятельно и по отношению к человеческой душе, обитающей в нём с рождения до смерти и привыкающей отождествлять себя с ним. Ведь есть же у него, например, своя собственная вегетативная нервная система, управляющая органами, даже когда душа полностью отключена от мозга…

А вот сейчас моя воля гонит его, как всадник гонит хорошо вышколенную лошадь, и мозг при этом служит и вожжами, и седлом, и стременами. И хоть всадник считает само собой разумеющимся, что он правит лошадью, а в какие-то моменты, забывшись, может даже воспринимать лошадь как продолжение самого себя… А лошадь, получив соответствующее воспитание, полностью переподчиняет свою волю всаднику… Но – лошадь есть лошадь, отдельное автономное животное, со своими собственными устремлениями и поведенческими особенностями.

Из тёмных лабиринтов полусонных улочек я выскочила в несколько иное место. Здесь пришлось затормозить, чтобы оглядеться, а заодно отдышаться. Организм, не привыкший к длительным физическим нагрузкам, явно испытывал перебои с кислородом. Во рту пересохло, грудная клетка ходила ходуном.

Там, где я оказалась, было больше света: фонари и освещённые окна попадались гораздо чаще. То и дело мимо проходили люди, мужчины и женщины, в основном молодые или среднего возраста. Звучали отрывки разговоров, смех. Это место явно предназначалось для поздних увеселений.

Я попыталась сориентироваться в обстановке. На миг отрешившись от физических органов чувств, я окинула окружающее пространство своим собственным, если так можно выразиться, взором. Фигурки людей расцветились тлеющими в них угольями страстей и страстишек. Кто-то еле теплился, предаваясь занятиям, кои принято считать в его кругу развлечением, с холодностью бездушного механизма. Иной же полыхал весьма изрядно, искренне увлечённый каким-либо процессом, связанным с получением удовольствия. От этих очагов горения приятные струйки тепла потянулись к моей озябшей коже.

– Эй, красавица! Не меня ждёшь?

Я вздрогнула, поскольку, наблюдая, совершенно позабыла, что сама тоже могу стать объектом наблюдения, ибо видна окружающим. Здоровенный усатый детина благодушно ухмылялся, ощупывая взглядом мою фигуру. Его вид вызвал у меня противоречивые чувства. Грубые черты лица, маленькие глазки, покрасневшая обветренная кожа… Но: широкие плечи, крепкий торс, сильные руки. С минуту я поколебалась, взвешивая pro и contra. Солдат в увольнении? Моряк, вернувшийся из рейса? Не знаю, но всё равно что-то не то… Не мой типаж.

– Не тебя, красавец. Не тебя.

Ослепительно улыбнувшись на прощание, я пересекла улицу и нырнула в дверь, из-за которой тянулись особенно притягательные флюиды порока.

…Нет, это был не бордель. Похоть проявляет себя иначе. Господствовавшая здесь греховная страсть настолько же отличалась в моём восприятии от грубой похоти, насколько тонкий аромат изысканных духов отличается от сладкой вони дешёвого парфюма. И имя этой страсти: азарт.

…Испокон веков, с самых начал существования Воздушного Департамента, меж его отделами шёл неутихающий спор: к какой страсти отнести увлечение азартными играми? Вопрос имел сугубо практическое значение: каковая страсть окажется основополагающей, тот отдел и будет заниматься. Но игровой азарт не желал вписываться в жёсткие рамки. Он вмещал в себя и нотки наркотического пристрастия, и привкус любовного вожделения, и вечно натянутый нерв гордыни, и гнев, и алчность, и зависть… Само собой, для уныния тоже оставалось немало места – в случае проигрыша. В общем, радуга какая-то, а не порок. В итоге игроков пинали из отдела в отдел. Периодически выходили директивы, предписывающие заниматься ими вплотную то одному подразделению, то другому. Одно время их всех прикрепили к нашему Обжорству и Пьянству, на том основании, что все наркоманы давно уже идут к нам, а тяга к азартным играм аналогична тяге к наркотикам. Потом резко передали их Отделу похоти, от чего похотники возроптали и сочинили руководству коллективную петицию о том, что большинство игроков вообще равнодушны к сексу, потому что у них всё либидо сублимируется. Пока руководство петицию рассматривало, возник неприятный прецедент: один из клиентов-игроков предложил курирующему его сотруднику кинуть кости, разделал его подчистую и выиграл себе полное освобождение от взымаемых нашим Департаментом пошлин. После чего беспрепятственно удалился вместе со своими торжествующими Проводниками.