Оксана Станишевская - Несколько эпизодов из жизни людей и демонов

Мои глаза вцепились в него, как голодная собака – в кость. Как младенец – в вожделенную погремушку. Я следила за малейшим его движением, малейшей переменой мимики. Я грелась в лучах его взоров.

Он был ещё так молод! Лет двадцать пять – двадцать шесть, не больше…

– Emitte lucem tuam et veritatem tuam: ipsa me deduxerunt in montem sanctum tuum et in tabernacula tua… – звучал его плавный голос, как будто негромкий, но прошивающий всё помещение до самых стен.

«Пошли свет твой и истину твою, да ведут они меня и приведут на святую гору твою и в обители твои, – беззвучно повторяла я за ним, абсолютно не задумываясь над смыслом произносимого. – Да ведут они меня и приведут в обители твои…»

– …Quare tristis es, anima mea, et quare conturbas me?…

«…Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешь меня?…»

Это были слова псалма, написанного царём-поэтом ещё две с половиной тысячи лет назад и включённого в стандартный текст, произносимый священником в ходе служения мессы, но сегодня они как будто звучали для меня лично.

Кто же он? Кто ОН – неземной, сияющий??? «Отец Виктор», – выкопала я в мозгу Марии, внезапно утратившем всякую бдительность в мой адрес.

Но почему я смотрю на него? Неужели я нарушила данное Марии слово и снова взяла под контроль все её движения? Нет, к счастью, я по-прежнему подключена лишь к воспринимающим каналам. Выходит, она сама пялилась на него во все глаза всё это время?

Впрочем, да. Священник ведь центральная фигура в ходе мессы. Было бы странно, если бы благочестивая прихожанка стала смотреть на кого-то другого. Например, на министрантов. При чём тут министранты?

Как славно, что на протяжении всей службы наши с Марией намерения дивным образом совпали. Она не сводила взгляда с моего Виктора (победителя! о, да!) и не мешала мне купаться в волнах восторга.

…В какой-то момент я обнаруживаю себя стоящей на коленях в проходе между скамьями. Двое или трое человек поблизости делают то же самое, остальных я не вижу. Виктор… смотрит прямо на меня! (Его имя – как музыка. Как дуновение свежего бриза в июльский полдень). Он медленно приближается ко мне, и протягивает в мою сторону руку, сжимая в пальцах какой-то небольшой предмет, и творит им крестное знамение в воздухе предо мной.

– Corpus Domini nostri Jesu Christi custodiant animam tuam in vitam eternam…

Мария послушно открывает рот, как больной ребёнок, готовящийся принять от доктора пилюлю. И получает в награду… кусочек чёрствой булки. Пара движений челюстями – и крошки направляются положенным им путём, в горло, внутрь тела.

…Резкая судорога перекручивает гортань. В глазах темнеет. Воздух! Нужен воздух!! Я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть!!! Бешеный кашель рвёт грудь. Из зажмуренных глаз брызжут слёзы. Я мешком валюсь на пол (каменный, жёсткий!), под ноги повскакавшей с мест публике. Кто-нибудь, дайте воздуха! Собственный лающий, хрипящий, свистящий кашель слышу словно со стороны. Давлюсь им, давлюсь вытекающей изо рта пеной, бьюсь во внезапном припадке, лицом об камень пола…

Вокруг суетятся человеческие существа, тормошат меня, переворачивают лицом вверх. Их всех вдруг затмевают приблизившиеся ко мне серые глаза, глаза цвета весенних сумерек – единственные, чей взгляд имеет значение. Ах, если бы видеть их так вечно!…

Меня кое-как переводят в сидячее положение. Чья-то мощная длань впечатывается в мою спину промеж лопаток. Предательская крошка вылетает из трахеи прочь, вон из тела.

Спазм прекращается так же резко, как и начался. Я судорожно хватаю ртом воздух.

– Мадмуазель де Мюссе, – Виктор сидит на корточках напротив, – что с Вами? Вы уже можете дышать?

– Да, – хриплю в ответ. – Да… я… поперхнулась… кажется…

Хм. Интересно. А чего это все вокруг таращатся на меня, как на прокажённую? И точно так же, как от прокажённой, опасливо расползаются прочь? Подальше? На самые краешки скамеек, на самые задние ряды? Вокруг меня теперь полно пустого места. Лишь отец с матерью остались рядом.

Впрочем, служба продолжается. Такое важное действо следует довести до конца.

– Отец Виктор!

Мария терпеливо дожидалась, пока закончатся все ритуальные отправления, пока все желающие обсудят со святым отцом свои животрепещущие вопросы и двинутся к выходу. Теперь её терпение было вознаграждено. Она стояла перед патером, зачем-то уставившись в пол, а поодаль жались друг к дружке встревоженные родители.

– Да, дочь моя. Вы хотите поговорить?

– Да… Да. Мне нужно исповедаться.

Это что ещё за новости? Она мне ничего не говорила о том, что собирается исповедаться! Коварная девчонка! Если святая вода ожгла меня (ну, и её тоже), словно кислота… Если крошка от святого причастия чуть меня не придушила… Интересно, чем обернётся для меня её исповедь? Впрочем, по-любому, я-то бессмертна. В отличие от неё, с её прекрасным физическим телом. И если она сейчас вдруг загнётся… Даже думать не хочется! Не видать мне ни премии, ни нового отпуска, вплоть до самого Страшного Суда. «Вот тогда и отдохнём!» – как любит шутить наш старый добрый Бахамут. «Баламут», как прозвали мы его за глаза.

С другой стороны… Исповедь – это откровенный разговор двух людей. Один на один, без свидетелей. И я сейчас буду говорить с НИМ! С НИМ!!!… Нет, не я. Мария. Тысяча чертей, я дала ей слово не вмешиваться в её действия. Значит, говорить будет она, а я – обречённо слушать, какую она понесёт ахинею про съеденный во время поста кусок колбасы. (Ой, что-то я много чего ела в последнее время…). Ну почему? Ну кто меня дёрнул за язык раздавать обещания? Недаром ведь их бренд-менеджер говорил: «Не клянись». Толковый специалист – знает, что делает. Недаром сейчас восседает одесную Самого Главного. Поговаривают, что они родственники…

А что мне мешает нарушить слово? Я демон, дух лжи, мне можно! Нет, нельзя. Ведь существует ещё Инструкция по Эксплуатации. А там ясно написано: «Пользователь обязан предоставить душе, прикреплённой для постоянного проживания в теле, право полного пользования телом, со всеми его функциями… не реже, чем каждые 72 часа, на период не менее 8 часов». Так вот, сейчас её 8 часов полного пользования телом. Я – в стороне. И в отстое…

– Исповедаться? Да, конечно. Пойдёмте.

Мы забираемся в деревянную кабинку, именуемую конфессионал. Иными словами – исповедальня. Заходим каждый со своей стороны. Какая досада: меж нами – преграда! Перегородка с частой решёткой! (Тьфу, от волнения меня, кажется, пробило не просто на очередной каламбур, а вообще на рифму). Я не могу даже видеть его, не могу заглянуть в его чудесные глаза!

Марии, впрочем, это не мешает. Даже наоборот: она начинает чувствовать себя чуть менее стеснённо. Бухается на колени (что за поза такая дурацкая, вообще не понимаю… лучше бы присесть на какую табуреточку… ну да ладно, выбирать не приходится…).