Алексей Олексюк - Дежавю. День второй

Мальчик отошёл в сторону. Оказавшись в тени, он увидел незримый прежде снег, который густым и мелким, как пыль, планктоном оседал на землю, отливая в электрическом свете влажным серебром. Иллюзия была столь полной, что ему даже померещилась тревожная тень белой акулы, мгновенно скользнувшая по цоколю Торгового центра.

Резко подавшись назад, мальчик наткнулся на какого-то невысокого гражданина в кургузом чёрном пальто и куцей меховой шапке. У него были светлые внимательные глаза и густые пшеничные усы – довольно жёсткие на вид. Стоял гражданин, слегка подавшись вперёд, расставив тупые носы громоздких зимних ботинок. Рядом, в снегу, что-то забилось в предсмертных конвульсиях и закашлялось безудержным лаем.

– Фу! – скомандовал мужчина, одновременно всматриваясь в развернувшегося к нему лицом мальчика. – Ты, что, собак боишься?

– Нет.

– Это правильно. Собаки без причины не кусают.

– Мне больше кошки нравятся.

– Кошки? – удивился мужчина, с усилием оттягивая за поводок злобно тявкающую шавку. – Я думал, всем мальчикам нравятся собаки, а девочкам – кошки.

– Я – не все, – твёрдо заявил мальчик, поворачиваясь, чтобы уйти, но странный ночной собеседник определённо не понимал намёков.

– Ты живёшь где-то поблизости? – спросил он.

– Да. Вон в той девятиэтажке.

– Так мы соседи! – мужчина слегка хлопнул мальчика по спине. – Ты не против, если мы с Сэром проводим тебя?

Мальчик был против. Но из вежливости промолчал. Он невольно взглянул на злобный клок шерсти без лап и хвоста, который подпрыгивал рядом со своим худощавым хозяином. Абсолютно ничего аристократического в этой взбесившейся меховой шапке не было.

– А почему я не видел вас раньше? – спросил мальчик, когда они двинулись по расчищенной трактором дорожке. Розоватый свет уличных фонарей заливал её ещё не застывшей глазурью.

– Я недавно переехал.

– Вы тоже работаете на комбинате? – предположил мальчик, поскольку все жители района так или иначе были связаны с огромным текстильным комбинатом, чьи длинные корпуса и высокие трубы смутно виднелись в просвете между домами.

– Нет. Я писатель.

– Писатель? – мальчик с недоверием взглянул на узкоплечего мужчину в цигейковом пальто и цигейковой же шапке. Не тянул он как-то на писателя… Хотя… кто их знает? Ни одного из них мальчик до сих пор не видел вживую: может, Михаил Шолохов или Роберт Рождественский тоже ходят в цигейковых куцых пальтишках и покоцанных молью шапчонках.

– Что же вы пишите? – спросил резонно мальчик.

– Книги, – не менее резонно ответил мужчина.

– А в нашей школьной библиотеке их можно почитать?

– Нет. Их нет в библиотеке.

– А где их можно почитать?

– У меня нет пока изданных книг, только рукописи.

– Значит, ваших книг никто не читал?

– Я читал их друзьям… Понимаю, звучит не убедительно. Но лучше быть не издаваемым писателем, нежели издаваемым графоманом.

– Графоманом? – переспросил мальчик, впервые услышавший это слово.

– Есть такие люди, которым не важно что, но лишь бы писать… В детстве мне очень хотелось быть «как взрослые». Я не понимал, для чего взрослые пишут и читают написанное, для меня это было не важно. Важен был сам процесс, дававший ощущение «взрослости». Поэтому я решил стать писателем. Составив вместе две деревянные табуретки, соорудил таким образом подходящий моему росту «письменный стол». В качестве «стула» выступала низенькая скамеечка для ног. Я взял стопку писчей бумаги из отцовского портфеля и перьевую ручку из маминой сумочки. Окончив эти приготовления, сел за «стол» и принялся методично заполнять листы ровными строчками абсолютно бессмысленных закорючек, имитирующих буквы: издали они походили на мелкий аккуратный почерк. Родители смотрели на мою самодеятельность как на безобидную (хоть и странную) игру. Так что я оставался «графоманом» до семи лет, пока не пошёл в школу и не выучился там грамоте.

– И тогда вы стали писателем?

– Не сразу… Но я стал кое-что понимать в этом деле…

Они подошли к подъезду длинной пятиэтажки. Дом, в котором жил мальчик, возвышался как раз напротив – через двор. Брызжущая аляповатым светом яркая лампа над бетонным козырьком слепила очи. Сэр стал беспокойно кружиться на месте, взметая снежную пыль. Хозяин коротким рывком притянул его к ноге. Собака нехотя подчинилась, но продолжала озираться и щуриться.

– Тебе действительно интересно, о чём я пишу?

Мальчик молча кивнул.

– Я дам тебе почитать небольшую вещь… рассказ… только он не законченный. Вот ты и решишь: стоит ли его дописывать.

– Я? – несколько ошалел от свалившейся на него ответственности мальчик. – Как же я решу?

– А вот как решишь, так и будет.

В арке стояла милицейская машина: из-за приоткрытой передней дверцы торчал громоздкий ботинок с высокой шнуровкой. Ботинок скучал, слегка покачиваясь в воздухе. Ещё одна машина – серый, ни чем не примечательный микроавтобус – преграждала подъезд к зданию Смольного института. Ничто не нарушало утреннюю умиротворяющую тишину: редкие китайские туристы молча перемещались по дорожкам между газонами и цветниками, фотографировались на фоне бюстов и даже медитировали, сидя на парапете фонтана… Время здесь замерло, увязнув в золотистом янтаре. Все китайцы казались удивительно схожими: не столько на лица, как это принято думать, сколько на выражение лиц – приветливо-любопытное и… отстранённое, отделённое от действительности незримой стеной трёхтысячелетнего созерцания.

– Хотел бы я быть китайцем, – заметил внезапно Антон.

– С чего вдруг? – оглянулась, забежавшая, как всегда, вперёд Аделаида.

– А чем плохо? Затеряться в миллиардном народе, раствориться в нём – песчинкой среди себе подобных. Почему считается, что быть как все – плохо, что нужно непременно выделяться из толпы, быть «яркой личностью»? Не лучше ли… не мудрее ли искать то, что нас объединяет, а не разъединяет? Разве не так?

– Не знаю…

Девушка присела на единственную сухую скамейку под сенью высокого клёна. Книга легла ей на колени.

– Давайте читать дальше.

– Вы собираетесь читать вслух? – шепнул ей Антон, подсаживаясь сизбоку.

– А вас что-то смущает?

– У меня ощущение, что вот эти ребята, – он кивнул в сторону взъерошенных ворон, чистивших свои перья о мокрую траву, – явно из КГБ.

Аделаида присмотрелась: длинноклювые птицы, действительно, походили на персонажей дешёвых шпионских фильмов пятидесятых годов, этакие однобокие «рыцари плаща и кинжала».

– Что ж, значит им тоже интересно.

Войдя в родной подъезд, мальчик, прежде всего, сбил с шапки и воротника налипший снег. Привычный кисловатый запах ударил ему в ноздри. Огромный чёрный кот, неподвижно возлежавший доморощенным сфинксом у дверей лифта, пристально следил своими зелёными очами за каждым движением мальчика. Тусклая люминесцентная лампа над электрощитом угрожающе гудела, то и дело смаргивая от напряжения. И такая несусветная тоска подкатывала к сердцу от её монотонного гудения и жиденького «жидомасонского» свечения, что мальчик поспешил взбежать на третий этаж и постучать в знакомую дверь.