Алексей Олексюк - 200 лет спустя. Повесть для кино

© Алексей Олексюк, 2022

ISBN 978-5-0055-2854-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ну, какая может быть зима в Париже? Так: сырость, слякоть… Пронизывающий ветер свищет в голых ветвях, вырывает тепло из-под одежды, мотыляет гирлянды и украшения на фасадах домов. Честно говоря, все эти «рождественские финтифлюшки» на фоне ситного дождика, мерзкого в своей серой беспросветности, казались Атосу неуместными и даже кощунственными, как пир во время чумы. Да, нашего героя действительно звали Атосом. Так звали его друзья в маленьком городке на юге Сибири. Так привык он звать сам себя.

Вот уже десять лет он жил в одном из «спальных» районов Парижа, единственной достопримечательностью которого являлась торчащая над серыми бетонными коробками Эйфелева башня. Идя по широкой, хорошо освещённой улице, он вспомнил глухой городишко на берегу худосочной речушки. Вспомнил, как они с друзьями ставили «Трёх мушкетёров» в местном ДК. Вот так же шёл он на репетицию по широкой, но плохо освещённой улице, где над новыми – недавно заселёнными и ещё строящимися – домами возвышались башенные краны. Вот так же поднимал он воротник пальто и наклонял голову вниз, уклоняясь от бившего в лицо холодного ветра. Только ветер был посильнее и похолодней, сыпал в лицо не мелкую дождевую пыль, а крупного помола снежное крошево… Атос входил в большое и гулкое здание ДК, сдавал пальто, шапку, шарф снисходительной гардеробщице, которая привычно и беззлобно ворчала: «Валенки обмети веником… Натопчешь…» – обметал валенки и подымался по пологой лестнице на второй этаж, в фойе, где обычно и репетировала их театральная студия.

В тот памятный день он пришёл позже остальных.

– Атос, держи подачу! – вместо приветствия крикнул откуда-то из угла д’Артаньян, швыряя через всё фойе воздушный шарик. – Мы играем в шарикобол!

Слишком лёгкий спортивный снаряд безвольно повис в нескольких метрах от Атоса, но тот одним прыжком преодолел это расстояние и мастерски, по волейбольному отправил шарик в сторону Миледи и Констанции, хихикавших о чём-то с Арамисом. Портос сидел на подоконнике с бутербродом в одной руке, блокнотом в другой и старательно зубрил роль.

Все были в сборе, уже в костюмах и с реквизитом.

– А почему не репетируем? – удивился Атос.

– Де Тревиля нет ещё, – ответил Портос.

– Лишь бы он не завернул по пути в свой любимый трактир: тогда мы его точно не дождёмся, – высказала общее опасение Миледи.

Де Тревилем или просто Капитаном студийцы звали за глаза своего наставника: слегка гениального в своей неуёмной энергии, требовательного к мелочам и поразительно невзыскательного к тому, что составляет нерв всякого спектакля – к драматургии. В итоге выходило мелко и нервно. Но мальчишкам и девчонкам из рабочих кварталов нравилось. Им театральная студия при Дворце культуры казалась почти чудом, окном в иной – волнующий и загадочный мир. Ребята быстро сдружились.

– Понятно, – констатировал Атос. – Пока начальство не видит, вы балду гоняете.

– Не балду, а шарик, – поправил д’Артаньян, успевший превратить свою бутафорскую шпагу в трость и вышагивавший по гладкому, выложенному шашечками, полу походкой Чарли Чаплина.

– Один чёрт – сибаритствуете! – любил Атос щегольнуть вычурным словечком от графа де ля Фер (или от Брокгауза и Ефрона).

– А что делать-то?

– Вообще-то репетировать.

– В прошлый раз мы порепетировали без де Тревиля. Потом он раскритиковал всё в пух и прах, заставил переделывать сцену полностью… Так что шарикобол наименее бесполезное занятие.

– Тогда зырьте сюда, – Атос извлёк из кармана лист плотной бумаги.

– Что там? – понукаемые любопытством ребята стали стекаться к Атосу, а тот, напротив, отстранять их от себя, требуя свободного пространства на дощатом шашечном полу.

– Ну, что вы толкаетесь? Сейчас всё увидите, – говорил он, раскладывая пахучую и хрусткую бумагу во всю её географическую ширь. На ней в синей сетке координат просвечивали кирпичного цвета кварталы какого-то города.

– Что это за город? – спросила Констанция.

– Это Париж! – торжественно объявил Атос.

– Да ну! – хмыкнул д’Артаньян.

– Ух ты! – выдохнул Арамис.

– М-м-да, – многозначительно протянул Портос.

Девушки же молча и разом наклонились над картой, стукнувшись лбами.

– Ой! – ойкнули обе, но от карты оторваться уже не могли, хищно впившись в надписи на двух языках – русском и французском.

– Вожирар, Монмартр, Риволи, Сен-Жермен… – шептали невольно губы и звуки эти опьяняли почище Божоле-нуво.

Сгрудившись тесной кучкой, сгорбившись, дыша в ухо соседу, тыкая пальцами в проулки, улицы, проспекты, площади, ребята наперебой прокладывали маршруты по тем местам, о которых они читали в книгах Дюма, Гюго, Хемингуэя, Ремарка… Мечтали о том, как будут однажды стоять на набережной Сены, бродить по улочкам Латинского квартала, сидеть в кафе «Клозери де Лила» или «Купол», часами простаивать в залах Лувра или Музея современного искусства…

А за высокими занавешенными синевой окнами лежал похожий лишь в их воображении на Елисейские поля проспект с ажурным силуэтом телебашни вдали. И по всему пространству проспекта, ещё не уплотнённому недавно высаженными и не успевшими разрастись деревьями, свистела, гудела в проводах, хлестала, захлёстывала прохожих вьюга – морозная, бодрая, свежая, злая, весёлая сибирская вьюга.

Дольше всего память сохраняет запахи. Можно совершенно забыть какое-то событие, человека, место, но стоит только уловить сопровождавший их запах, как в воображении всё оживает вплоть до мельчайших подробностей: интонации, трещинки на асфальте, формы облаков, прикосновения ветра, номера билета – шершавого, шуршащего в похолодевших от волнения руках…

Так стоял он десять лет тому назад с билетом в руках в аэропорту, ожидая посадки на рейс Москва – Париж. Накануне ночью пронёсся ураган: возле парковки лежал поваленный ветром рекламный плакат и повсюду – обломанные ветки. Моросил дождик. Многие рейсы задержали или отменили вовсе, поэтому в здании аэровокзала яблоку было негде упасть. Люди вносили ватную сырость внутрь здания на верхней одежде, как переносят моровое поветрие. Но это никоим образом не умеряло движения и раздражения толпы, ожидающей вылета.

Атос вспомнил об этом, учуяв знакомый запах в тесноте и суете метро; тут тоже люди несли с собой – с поверхности – густой запах сырости: сытный, тяжёлый дух бесснежной зимы. Как ни странно, многое здесь было похоже… только чище и безнадёжнее…

Поезд подземки нёс Атоса к центру города – к постылой и унылой работе. Каждый будний день входил он в старинное красивое здание, проходил в один из залов, увешанных картинами и уставленный скульптурами, усаживался на стул у дверей и… сидел на нём ровно восемь часов (отлучаясь по физиологическим надобностям только в часовой перерыв). Посетители не обращали на него внимания. Сырыми серыми толпами текли они через зал, обдавая Атоса всё тем же знакомым запахом.