Элизабет Эдмондсон - Ледяное озеро

Майкл закрыл глаза, мысленно уносясь на заснеженный север. Шестнадцать лет миновало с тех пор, как он был там в последний раз; шестнадцать лет с той поры, как чуть не умер от воспаления легких. Майкла тогда нашли скитающимся в лесу, он схватил жестокую простуду — так сказали ему, когда опасность миновала и он, очнувшись после горячки, обнаружил, что все события зимних праздников стерлись из памяти.

Майкл уронил подбородок на грудь, на колени ему вспрыгнула полосатая хозяйская кошка, впившись всеми когтями. Он слабо дернулся и погрузился в сон.

Здесь и обнаружила его вернувшаяся через пару часов хозяйка.

— Только погляди на него: спит как младенец, — сказала она, обращаясь к кошке. — Я приготовлю ему добрую чашечку какао, а затем разбужу, чтобы он перебрался в постель.

Она посмотрела на лицо своего квартиранта, интересное даже во сне; ей нравились правильные, настоящие мужчины, а этот вдобавок напоминал, каково это — быть молодым. Жаль только, что он проводит много времени на своей драгоценной работе; где уж тут ему познакомиться с хорошей девушкой, когда он весь в трудах?

Она перелила густое, тягучее варево в чашку и осторожно потрясла жильца за плечо.

— Проснитесь, мистер Рексхем, пора в кровать, а я приготовила вам чашечку какао.

Он моргнул и потряс головой.

— Я, кажется, уснул. Боже правый, столько времени? О, спасибо, вы очень добры. — Майкл с сомнением покосился на чашку: он терпеть не мог какао. — Я возьму это с собой наверх.

Он отнес напиток в ванную комнату и выплеснул в раковину.

Йорк [21] Старинный город в Северном Йоркшире; знаменит, в частности, огромным кафедральным собором.

Где же Утрата?

В широком нефе Йоркского кафедрального собора находилось много девочек — ряды и ряды серых фланелевых пальто, целое море серых шляп, с пурпурной каймой каждая. Разумеется, барышни не были абсолютно одинаковы, они были разного роста и размеров, но в этом возрасте так быстро растут — его сестра за это время могла стать гораздо выше.

Вытягивая шею в попытках окинуть взглядом собравшуюся паству, Эдвин сбился со слов рождественского песнопения, чем заслужил презрительную усмешку от высокой женщины, сидевшей на скамье рядом с ним в простой, приличествующей случаю фетровой шляпе. Господи, те же рождественские гимны, что он сам пел когда-то в школе, тысячу лет назад; неужели ничего не изменилось? Гимн закончился, невидимый хор исполнил еще какие-то малопонятные песнопения на средневековом английском, затем женщина с жесткими седыми волосами и строго сжатым ртом, в кембриджской магистерской мантии, взошла на кафедру и начала читать историю Благовещения.

Служба завершалась, жизнерадостного вида епископ в розово-золотом облачении поднял посох, благословляя, органист громко заиграл вступительные аккорды гимна «Придите все люди», и величественная процессия, состоящая из высшего и младшего духовенства, школьной директрисы и церковного хора, потянулась к центральному проходу.

Среди хористок была и Утрата в белом стихаре, коротковатом, с темно-каштановыми волосами, гладко зачесанными и заплетенными в пару широко раскинувшихся косичек, с бледным и непроницаемым лицом, сохранявшим отрешенное выражение после возвышенного завершающего распева.

Повернув голову, Эдвин наблюдал за удаляющимся после службы хором. Удастся ли ему быстро выбраться отсюда? Он засунул программку службы в сетку на спинке переднего сиденья, между сборником церковных гимнов и молитвенником, и начал боком протискиваться мимо своих более набожных соседей, стоявших на коленях либо сидевших с молитвенно преклоненными головами.

Отцы семейств в темных пальто осуждающе взирали на него, не одобряя его неуместный наряд: коричневую твидовую куртку и брюки из рубчатого плиса. Их жены поджимали губы и возмущенно бормотали себе под нос что-то по поводу его невежливых стараний смыться. Но вот он уже достиг прохода и получил возможность устремиться в главную часть собора прежде, чем его затопит волна школьниц, изливающаяся туда же.

Начищенные до блеска коричневые ботинки всех размеров понеслись по его ногам, натренированные хоккеем мускулы оттесняли его с дороги, крепкие локти пихали в бока. Каким наслаждением было достичь безопасного местечка перед алтарной преградой и забиться в щель возле громадной вазы с декоративной праздничной зеленью. Эдвин не спускал глаз с хора, который постепенно утягивался в дальний конец северного нефа; без сомнения, рано или поздно все хористки пройдут этим путем.

Так и случилось. Они двигались мимо него, похожие на шахматные фигуры, в пурпурных сутанах и белых стихарях, ниспадавших с плеч и рук.

— О Эдвин! Здорово! Я так рада тебя видеть. Не знала, приедет ли кто за мной. — Утрата указала на свои мантию и стихарь. — Мне нужно убрать вот это в корзину и взять пальто и шляпу. Ты подождешь здесь?

— С места не двинусь, — сказал он. — Никогда не видел столько девчонок сразу, они вселяют ужас.

Она улыбнулась ему и ускакала.

Стараниями одетых в накидки учительниц, которые бегали туда-сюда точно овчарки вокруг стада, выстраивая девочек парами в одну линию и сгоняя отбившихся, в другом приделе церкви образовывался некий гигантский серый крокодил.

— Поторапливайтесь, девочки, нам надо успеть на поезд. Фиона, поправь шляпу. Матильда, где твои перчатки? Дирдре, сколько раз мне повторять, чтобы ты не стояла на одной ноге?

— У меня от чулок ноги чешутся, — оправдывалась несчастная Дирдре, которая перед этим яростно терла голень носком своего строгого, без излишеств, коричневого ботинка.

— Дирдре! Упоминать публично нижнее белье! О чем ты вообще думаешь?

В холодном воздухе Эдвин видел собственное дыхание; вначале показалось не так холодно, но стужа проникала сквозь древние камни, и его ступни начали коченеть, нос покраснел. У стоявших вокруг него девочек и их родителей почти у всех рдели носы и щеки.

Как бы ни были теплы пальто и шубы, ничто не могло защитить от арктической стужи Йоркского кафедрального собора в декабре. Погода стояла необычайно студеная даже для севера Англии, но Эдвин не мог припомнить случая, когда бы не замерз в этом соборе.

«Холодный, как казенная благотворительность». Именно эти иронические слова пришли ему на ум, когда он смотрел в дальний конец непомерно длинного нефа, туда, где стояли открытыми западные двери и прихожане вытекали наружу, на тусклый свет зимнего дня. Вскоре к нему присоединилась Утрата.

— Я рада, что ты приехал меня забрать. Эта ужасная поездка на поезде… Пять часов в душном купе и сидение на ледяных платформах, к тому же терпеть не могу без конца пересаживаться с поезда на поезд.