Франсин Риверс - Сад Лиоты

— А вот и коробка, которая мне нужна.

Да уж, пора бы. Последняя.

От одной только мысли об этом ему стало невыносимо тошно, но он все-таки спросил:

— Остальные отнести на чердак?

Она оглядела его с ног до головы.

— Нет, думаю, прежде мне нужно их просмотреть. А потом я на время затолкаю их в гостиную.

— Неплохая идея, — оценил он пожалованную ему передышку.

— Коробки вы уберете на чердак в следующую среду.

— Ты знаешь, что меня больше всего бесит? — вечером того же дня поделился Корбан своими переживаниями с Рут. — Я побывал там уже три раза и не смог ничего выудить.

— А в чем проблема? Она не хочет отвечать на твои вопросы?

— Даже не спрашивал! Она эксплуатирует меня как раба, и я так устаю что забываю, зачем пришел.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросила Рут, продолжая выполнять свои упражнения. Она сидела на коврике и делала китайский шпагат, касаясь головой то одного, то другого колена. Наклон, второй, третий и затем к другому колену. Раз, два, три.

— На этой неделе я пойду к ней еще раз и расскажу о своей курсовой работе.

— Думаешь, она захочет с тобой сотрудничать?

— Если нет, я не буду тратить на нее свое время.

В течение двух следующих дней Лиота разбирала содержимое шести коробок, и оно вызвало у нее целый поток воспоминаний: и хороших, и таких, которые лучше не извлекать из памяти.

В первой коробке лежали новогодние украшения. Предназначенная для транспортировки вина, она состояла из двенадцати ячеек. Целых два часа Лиота осторожно разворачивала мягкую бумагу, в которую была аккуратно завернута каждая елочная игрушка, и доставала блестящие бусы и гирлянды с фонариками. Она вот уже десять лет не наряжала рождественскую елку. Слишком вздорожали они в последнее время. За одно деревце нужно заплатить столько же, сколько стоит электричество за целый месяц! Впрочем, даже если б у нее были деньги, она не сумела бы притащить елку домой.

Лучшие рождественские праздники были в те годы, когда они с Бернардом жили одни с детьми в своей небольшой отдельной квартирке. Какое удовольствие было видеть сиявшие восторгом глаза деток, любовавшихся нарядной лесной гостьей. Лиота вспомнила вечера, когда Эйлинора уютно посапывала у нее на коленях, а Джордж прижимался к ней, слушая захватывающие истории, которые она им читала. То были ее самые драгоценные воспоминания, поскольку после переезда в этот дом времени у нее хватало только на работу. Мама Рейнхардт очень быстро взяла на себя ответственность за воспитание своих внуков.

Лиота бережно завернула в мягкую бумагу все елочные украшения и положила их обратно в свои ячейки. Бусы и гирлянды фонариков тоже легли в коробку; теперь ее можно отложить в сторону.

Вторая коробка была доверху набита старой одеждой, и каждая вещь напомнила ей о причине, по которой была сохранена. Свадебный наряд; чудесный атласный халат, подаренный Бернардом на Рождество, которое они первый раз праздновали вместе; красное платье, которое она купила на свой день рождения в тот год, когда Бернард был на фронте. Он выслал ей деньги и велел купить что-нибудь красивое для самой себя. Мама Рейнхардт устроила скандал: как, дескать, Лиота посмела потратить всю сумму и при этом не купить что-нибудь детям. Свекор пытался возражать, но его слова не изменили ее мнения.

Теперь, проводя рукой по платью, Лиота вспоминала, как она тогда злилась и как возмущалась мама Рейнхардт, которая считала все, что бы тогда ни делала невестка, недостаточно хорошим. Папа Рейнхардт говорил, что его жена не понимает, что происходит. Так оно и было. Лиота не вытерпела и надела купленное платье. Она вернулась домой не поздно, около десяти часов вечера. Свекровь ждала ее возвращения. Она сказала, что дети должны были ложиться спать, но не легли, так как беспокоились о своей матери, и что она объяснила им, насколько нелепо волноваться о такой бездушной, эгоистичной женщине, как их мать, которая наверняка знает, как позаботиться о себе.

То было последней каплей, переполнившей чашу ее терпения. Она уложила детей и вернулась, чтобы объясниться с Элен Рейнхардт. Но не успела Лиота рта раскрыть, как свекровь вылила на нее целый ушат упреков и претензий. Тогда вмешался папа Рейнхардт и приказал жене утихомириться.

Но свекровь все равно ничего не поняла.

Лиота не думала, что ее дети знали что-нибудь о той ночи. Не думала вплоть до того момента, когда несколько лет назад Эйлинора сообщила ей, что она консультировалась по этому поводу со своим психоаналитиком. Дочь метнула в нее этой новостью, как гранатой, которая взорвалась в гостиной и своими осколками страшно ранила их обеих. Эйлинора считала, что знает все. О, как она ошибалась, но бессмысленно было объяснять ей, насколько односторонними были ее знания. Лиота напомнила дочери, что та в свои пять лет была не в состоянии правильно разобраться в том, что услышала, и не могла осознавать всю остроту боли и страдания своей матери. И что из того? Стоит Эйлиноре вбить себе что-нибудь в голову, ничто не сможет изменить ее мнения. Она, как питбуль, вцепится мертвой хваткой и вырвет душу из своей жертвы.

— Помнишь, как ты однажды вечером обидела бабушку Элен так сильно, что она не смогла оправиться после этого? — сказала Эйлинора.

В каком-то смысле дочь была права. Даже когда мама Рейнхардт поняла, почему ее муж пригласил Лиоту жить к ним, она не смогла свыкнуться с этой мыслью. После того злополучного вечера бедный папа Рейнхардт стал уходить из дому в Димонд-парк вне зависимости от того, светило солнце или лил дождь, и подолгу не возвращался. Лишь в последние годы его жизни он вместе с женой стал прогуливаться по этому парку.

Лиота взглянула на злополучное красное платье, наделавшее столько шума. Все еще новехонькое. Покрасовалась она в нем только один раз, в тот самый вечер. Потом, еще до наступления ночи, сложила его и спрятала подальше.

Вслед за платьем Лиота достала из коробки старую шерстяную рубашку Бернарда, которую она подарила ему на день рождения после его возвращения с фронта. Эту рубашку он надевал по воскресеньям на семейные обеды, во время которых садился за столом напротив своего отца. Она и Бернард любили и прекрасно понимали друг друга, но его мать так до конца ни в чем не разобралась. Она предпочитала поворачиваться спиной к тому, что преподносила им жизнь. А преподносила она страдания и скорбь. Много скорби.

На дне коробки лежала военная форма Бернарда с приколотыми к ней наградами: серебряной и бронзовой звездами, а также медалью «Пурпурное сердце» [16] Медалью «Пурпурное сердце» награждались раненые, погибшие в бою, а также особо отличившиеся военнослужащие. . Бернард велел ей сжечь военную форму, но она просто убрала ее подальше. Награды мужа вызывали у нее гордостъ. Только потом она узнала, какой дорогой ценой ему пришлось за них заплатить! Она даже содрогнулась, вспомнив, как в минуту душевной слабости Бернард рассказал ей о том, что пережил на войне. Лиота как-то спросила мужа, делился ли он с отцом своими переживаниями. Хотя она и получила отрицательный ответ, однако чувствовала, что папа Рейнхардт сам обо всем догадался.