Франсин Риверс - Сад Лиоты

Она положила записку на кровать, на самую ее середину.

Нора услышала, как скрипнула тихонько лестница, и поняла, что Энни спускается вниз.

Неплохо. У нее было время все хорошенько обдумать.

Нора приняла расслабленную позу на своем ложе, поправила уже ставший теплым компресс и стала ждать, когда с извинениями появится ее дочь.

Входная дверь открылась и захлопнулась.

Удивленная и раздраженная, Нора села.

— Энни?

Разозлившись, она сдернула со лба компресс и вскочила на ноги. Заглянула в гостиную, позвала еще раз. Вероятно, дочь пошла побродить и развеяться. Со своих прогулок Энни возвращалась более сговорчивой. Однако Нора не любила томить себя долгим ожиданием, которое приводило ее в раздраженное состояние духа. Терпение не являлось одним из ее достоинств. Нора предпочитала как можно быстрее улаживать все вопросы, чтобы избавлять себя от лишнего беспокойства и ненужных размышлений. Она никогда не тревожилась о том, что творится в душе у Энни. Главное — всегда знать, где находится и о чем думает ее дочь.

Почему у нее такой трудный характер? Я все делаю так, чтобы ей было лучше!

Войдя в столовую, она увидела Энни сквозь прозрачные шелковые занавески на окнах, выходивших на центральную улицу. Дочь как раз забрасывала свой чемодан в багажник новенького «Сатурна», купленного ей отцом в подарок на окончание школы. Совершенно ошеломленная, Нора стояла в оцепенении, наблюдая, как Энни захлопнула багажник, обогнула машину и, открыв дверцу со стороны водителя, скользнула на сиденье.

Куда это она надумала ехать? Она ни разу не уезжала из дома без разрешения.

Как только машина Энни покатилась по улице, одновременно два чувства пронзили Нору: раскаленная добела ярость и леденящий душу страх. Она побежала к двери, распахнула ее и выскочила из дома.

— Энни!

Нора Гейнз стояла на своей идеально ухоженной, как на картинке, лужайке и смотрела на задние огни машины ее дочери, которые разочек мигнули во время недолгой остановки на углу, а затем машина свернула и исчезла из вида.

Лиота Рейнхардт вымыла после сыра и сполоснула холодной водой тарелку из зеленого стекла, предназначенную для сервировки праздничного стола, вилку, ножик и положила все это на пластиковую сушилку, которая стояла рядом с раковиной, на столешнице.

В доме было тихо, как в царстве тишины, все окна закрыты. А ведь когда-то каждый весенний день она распахивала их настежь и наслаждалась пением птиц, дышала свежим, напоенным ароматом цветов воздухом, проникавшим в дом из сада. Но за последние несколько лет сад зарос, а сама она стала узницей в собственном доме из-за мучавшего ее артрита. Лиота выдернула из раковины пробку и, пока теплая мыльная вода быстро втягивалась в отверстие стока, рассматривала свои скрюченные артритом, узловатые пальцы.

Вот так и время, как вода, исчезает стремительно и необратимо.

В свои восемьдесят четыре года она понимала, что ей уже немного осталось. Ее охватило грустное чувство одиночества, из-за которого дни казались бесконечно долгими и ночи нескончаемыми.

Услышав, как хлопнула дверь в соседнем доме, Лиота подняла голову и увидела троих ребятишек, которые появились около старого, выкрашенного в белый цвет забора, отделявшего владения Листы от дома, расположенного с западной стороны ближе всех остальных. Двери этого дома были совсем рядом, и она, пожалуй, могла бы болтать со своими соседями, будь она с ними в приятельских отношениях. Тех соседей, которых она знала, в доме не осталось. Одни из них куда-то переехали, другие давно покинули бренный мир. Теперь в примыкающем с западной стороны доме живет молодая чернокожая женщина с тремя детьми — мальчиком девяти лет и двумя девочками, которым, по всей видимости, около семи и пяти лет от роду. Лиота была последней представительницей тех семейств, что одними из первых купили эти дома и поселились в них еще до начала Второй мировой войны. Родители ее мужа приобрели этот дом совсем новеньким. Она мысленно перенеслась в прошлое, в те беспокойные, трудные времена, когда Бернард ушел на фронт и ей с двумя детьми пришлось переехать к «маме и папе». Джорджу тогда уже исполнилось три годика, а Эйлинора только-только начинала ходить и всюду совать свой любопытный носик.

Хотя родители Бернарда видели, что их сын вернулся с войны надломленным человеком, они настояли, чтобы в доме все было по-прежнему. Лиоте ничего не оставалось, как согласиться с этим решением. Некоторое время они жили вместе и старались быть вежливыми и обходительными, едва ли не счастливыми, а потом папа с Бернардом сделали гаражную пристройку и оборудовали в ней небольшую комнату, где поставили кровать. Из окон этой комнаты был виден сад. О, какими все же горькими были те годы!

Ситуация немного улучшилась, когда мама и папа перебрались из «большого» дома в недавно появившуюся пристройку. Не успели они там поселиться, как через несколько недель папа внезапно умер от инфаркта. И хотя мама Рейнхардт прожила без него тринадцать лет, Лиота могла с уверенностью сказать, что только в последний год ее жизни они с ней, наконец-то, помирились.

— Я недооценивала тебя, — призналась она Лиоте с сильным немецким акцентом, который явственно чувствовался, несмотря на то, что она много лет прожила в Америке и все эти годы настойчиво старалась избавиться от него. Однако с приближением смертного часа акцент лишь усиливался, возможно, потому, что мысленно мама Рейнхардт все время переносилась в свое детство, которое провела в Европе.

Однажды Лиота наклонилась к ней, чтобы подоткнуть лоскутное одеяло, и мама Рейнхардт погладила ее по щеке и со слезами в голосе проговорила:

— Ты была благословением для моей семьи, Лиота.

Первые добрые слова после стольких лет непонимания. Через неделю мама умерла.

Лиоте показалось странным, что она вспомнила эти слова в тот момент, когда наблюдала за тремя соседскими детишками. С торжественной серьезностью спустившись с заднего крыльца своего дома, они через двор чинной процессией двинулись в сад. В руках у мальчика была лопаточка, старшая девочка несла коробку из-под обуви, а младшая заливалась горькими слезами. Никто из детей не проронил ни слова, пока мальчик выкапывал ямку. Он как раз отложил лопаточку в сторону, когда на заднем крыльце появилась их мать. Подошла к ним, что-то проговорила и протянула старшей дочке квадратик миленького цветастого ситчика. Взяв лоскуток ткани, та опустилась на коленки, и ее сестренка что-то достала из коробки. Это был мертвый воробей. Пока младшая девчушка заворачивала крохотное тельце птицы в тряпицу и нежно опускала его в небольшую могилку, мать подняла с земли пустую коробку и отнесла ее в мусорный бак. Потом они все вместе запели гимн, который Лиота раньше слышала на богослужениях.