Франсин Риверс - Сад Лиоты

Но теперь она с трудом узнавала давно знакомую мелодию. Почему они пели протяжно и добавляли лишние ноты? Почему, собственно, не спеть, как надо?

Как только первая горсть земли из маленькой ладошки высыпалась в ямку, младшая из девочек вскочила на ноги, подбежала к матери и прильнула к ее длинной, полосатой, как зебра, юбке. Женщина взяла дочь на руки, прижала к груди и понесла к дому, мальчик в это время закончил похоронную церемонию.

Столько торжественности и столько пролитых по воробышку слез.

О, Господь всемилостивый, позаботится ли обо мне кто-нибудь, когда настанет мой час? Прольет ли кто-нибудь хоть одну слезинку по мою душу? Или же мое бездыханное тело будет лежать здесь, пока зловоние разлагающейся плоти не привлечет внимание какого-нибудь человека? Она так старалась, чтобы все члены ее семьи жили вместе, но все ее попытки оказались напрасными.

Старшая из девочек, просунув руку сквозь Лиотин забор, сорвала несколько нарциссов, которые выросли сами по себе из давным-давно посаженных луковиц. Лиота хотела было открыть окно и крикнуть, чтобы она убрала руки от оставшихся в саду цветков. Но гнев ее угас так же быстро, как вспыхнул. Какое это имеет значение? И разве сможет это дитя снова посадить в землю сорванные цветы? Лиота продолжала наблюдать, как девчушка украшает нарциссами — последняя дань любви погибшей птахе — свежую могилку. Девочка обернулась и заметила, что Лиота смотрит на нее из окна кухни. Вскрикнув от неожиданности, она пробежала через задний двор к дому, перемахнула через несколько ступенек и скрылась, громко хлопнув дверью.

Лиота закрыла глаза, до глубины души задетая увиденным. Выражение личика девочки показалось ей оскорбительным. На нем читалось не чувство вины за кражу нескольких нарциссов, а страх заставивший ее бежать со всех ног.

Неужели я превратилась в страшную ведьму из детской сказки? Разве ужас на лице этой девочки вызвала не мысль, что она видит старую уродливую гарпию, вознамерившуюся доставить ей серьезные неприятности?

Слезы навернулись на глаза Лиоты, взгляд затуманился. Сердце ее было разбито.

Господи, что я такого сделала, что привело меня к такому печальному концу? Я всегда любила детей. Я любила моих детей больше всех остальных. И все еще люблю их.

Эйлинора звонила ей очень редко и навешала всего пару раз в год. Она никогда не оставалась дольше часа и большую часть этого времени сидела, уткнувшись носом в окно и следя за тем, чтобы какой-нибудь хулиган не снял покрышки с ее драгоценного «линкольна». Или то был «лексус»? И Джордж был слишком занят, чтобы позвонить своей матери, ему не хватало времени даже на то, чтобы написать ей.

Повернувшись спиной к раковине, Лиота сделала несколько шагов к столику у окна, из которого был виден задний двор. Для этого ей пришлось собрать в кулак всю свою волю. Вздрагивая от мучительной боли в коленных суставах, она медленно опустилась на стул. Брызги дождевой воды, которые попадали на оконное стекло из засорившегося водосточного желоба, размыли осевшую на нем многолетнюю грязь. Уже лет десять Лиота не забиралась по лестнице на крышу, чтобы почистить желоб, и последний раз мыла окна прошлой весной. После вчерашнего дождя стекла стали мутными.

Сквозь них можно было разглядеть заброшенный сад — место ее уединения и восстановления сил. Теперь она бросила на него беглый взгляд — так больно ей было видеть одичавшие кусты роз. Когда-то она с любовью и старанием подстригала их, а теперь спутанные ветви торчат во все стороны. Повсюду с завидным упорством пробиваются сорняки, и в их беспредельной вольнице гибнут посаженные цветы. Поблекшая трава на газоне кое-где полностью исчезла, а местами буйно разрослась. Вдоль кирпичной стены все еще стоят глиняные цветочные горшки, но ценные растения, которые она покупала на заработанные с таким трудом деньги, безвозвратно погибли то ли от летней засухи, то ли от зимних дождей. Вишни, осыпавшиеся в прошлом году на площадку внутреннего дворика, сгнили, оставив после себя пятна, похожие на капли засохшей крови. Ах, и ее милая бледно-лиловая глициния…

Лиота закрыла глаза и погрузилась в глубокую печаль. Ее любимая глициния совсем одичала, молодые побеги разрослись, свились кольцами и придавили решетку, под их тяжестью она сломалась и провисла, преградив вход в огород, когда-то кормивший всю ее семью и соседей. Теперь там ничего не растет, лишь виднеются цветы горчицы и молочая да еще невысокие абрикосовые деревья, под которыми валяются сгнившие плоды.

Медленно разогнув пальцы, Лиота потянулась за газетой и сняла с нее голубую резинку, которую положила в пустой пластиковый контейнер из-под маргарина. Эти нелепые голубые резинки скапливаются в ее доме изо дня в день, из года в год, с тех пор как она стала выписывать «Окленд трибьюн». Что она собирается делать с ними? Для чего ей нужны дюжины пластиковых контейнеров, сложенные в кладовке? Или формы для выпечки пирога? Или журналы? Хвала Богу, подписка на них закончилась, и журналы больше не доставлялись. Зато теперь из почтового ящика она целыми кипами извлекала рекламные проспекты.

Настроившись прочитать всю газету, Лиота лишь просмотрела ее. Какая польза читать о том, что мир сошел с ума? Ирак с его террористами. Распавшийся Советский Союз с его ядерным запасом и озлобленным населением. Япония и Китай с их вековыми обидами. Что же касается местных новостей, то в Окленде, как ей уже давно известно, уровень преступности и коррупции гораздо выше, чем полагается. Передовицы? Одна и та же чепуха из года в год. Для чего читать все это? В одной из статей, которую она прочитала в последней газете, были полемические заметки о том, надо ли обучать детей из бедных кварталов афроамериканскому сленгу! Почему бы им не заняться изучением нормального английского языка? Она вспомнила, с каким завидным упорством изучала его мама Рейнхардт, несмотря на то, что не собиралась искать работу за порогом своего дома. Папа Рейнхардт в совершенстве владел английским, но работал только перед войной, пока всех американцев не охватили подозрительность и страх.

Нет, чтобы в очередной раз убедиться, что за ее долгую жизнь мир не изменился к лучшему, не стоило читать газет. В любом выпуске телевизионных новостей, которые показывали с четырех пополудни до одиннадцати вечера, она видела примеры человеческого произвола. Одно время она смотрела эти выпуски от начала до конца и удивлялась тому, что теперь для удовлетворения своего любопытства людям не нужно выходить на улицу и глазеть по сторонам. Все, кто желал увидеть такие примеры, могли смотреть многометровые пленки, отснятые из окна полицейской машины. Что же касается войн, то стоит лишь внимательно просмотреть несколько программ на Си-Эн-Эн, и все станет ясно. Не осталось, видимо, ничего слишком отвратительного или извращенного, что не могло бы обсуждаться во время открытых дискуссий на бесчисленных телевизионных ток-шоу.