Георгий Левченко - Сон разума

Лётчиков и космонавтов опускаю, но где-то на втором курсе торгового возникло у меня желание заняться журналистикой: поездки, общение, признание, конечно, и проч. На данной мысли я продержался целых два курса, что вот закончу учёбу, и начну заново, а одно высшее образование, по крайней мере, у меня уже будет. Потом неожиданно на летней практике перед пятым курсом поумнел, ведь люди меня не особо интересовали, сопереживать я им не стремился и был ко всему в меру безразличен, и поездки, понятное дело, сразу же показались обременительными (кстати, ничего другого про журналистику я не знал, мол, едешь, разговариваешь, пишешь, в редакцию отсылаешь). Слава богу, перегорел. Далее настало время неопределённости, последний курс института и первые полтора года на работе, куда устроил меня бывший ученик отца, который был ему за что-то сильно благодарен. Запихнули, конечно же, в самый низ, и будь в моей жизни какие-нибудь устремления, я бы и месяца не выдержал, но их не было, так что проскочил, как говорится, не приходя в сознание. Скоро, правда, пошёл на повышение, но не всё ещё получалось. Затем, как ни странно, я захотел заняться психологией. Видимо, уже тогда лёгкие сомненьица насчёт смысла жизни во мне шевелились. Начал ходить на подготовительные курсы, закончил их, поступил заочно, заплатил за первый семестр и где-то в середине сессии с досадой на всё плюнул. Почему, не знаю, перспектива, вроде, была. Хотя нет, конечно, знаю, не моё это всё-таки было, ответов не давало, ждал не того, что получал. Потом опять наступила неопределённость, однако на работе к тому времени неплохо освоился, всё начало получаться, на том тогда и порешил, что не стоит более трепыхаться, раз уж так выходит. Можно испытывать сожаление по поводу неудавшихся планов, можно закрыть на них глаза, но, как оказалось, то, что на протяжении всей своей жизни я считал максимум чем-то побочным, стало мной самим, и мне остаётся лишь смотреть на получившуюся субстанцию со стороны.

Но где же обещанная себе вначале цельность характера? Трезво взглянув на вещи, я ощущаю лишь боль от невосполнимых потерь, и не того, что когда-то имел, но потерял, а того, что мог найти, но не нашёл и теперь вряд ли смогу обрести. Речь идёт не только о загубленных талантах, которые, хочется надеяться, у меня всё-таки имелись, но также о тех немногих моментах счастья, мимо которых я попросту прошёл. По всему выходит, что я пустая душонка, которую можно наполнить чем угодно. При этом я преспокойно буду смотреть, как мной манипулируют, наивно убеждая себя, что происходящее далеко от реальности, что меня, на самом деле, оно не касается, а просто… ну, в общем надо так… до поры до времени… А время проходит, ничего не вернёшь, да и возвращать не хочется, ведь ничего и не было, так только, детские игры, возня по-мелочи, пластмасса и картон. Злишься на себя, затем жалеешь, потом тешить надеждой на будущее, далее ещё что-нибудь, нет, не новое, вариация старого, но заканчиваешь ровно тем, с чего начал – пустотой бессмысленных лет. Я ведь ничего так толком до конца и не довёл, ничего в жизни не сделал (даже на работе единственная моя задача – лишь дать старт, а созидать, по сути, будут совершенно другие люди), промотался из стороны в сторону, впустую – вот и вся моя деятельность. Вот те же таланты: ну хоть что-нибудь выступило бы поярче, и стало понятно, куда двигаться дальше, но ведь нет же, нет, – всё со скрипом, скрежетом, грузно и неумело, к тому же внимание прыгает с одного на другое, ни на чём не останавливаясь. И о каком счастье можно говорить: потому и мимо прошёл, что не способен был его обрести.

Невесёлая получается картина, зато правдивая, лишь под вечер, в одиночестве, наверно, такие откровения удаются. Прошлым своим я явно не доволен, но что если в будущем произойдёт какая-нибудь трагическая случайность, от которых никто не застрахован? что мне останется? Я сейчас мало на что способен, как же тогда смогу с ней справиться? Такое впечатление, что я стою у двери, за которой простирается полнейшая неизвестность, и не в состоянии понять, стоит ли мне её открывать или нет. И что такого там может быть? Какое-нибудь откровение – вряд ли, не так скоро оно происходит; новый путь – скорее всего, но это лишь общая фраза, обтекающая пустоту и предающая ей определённую форму, обретя которую, она не перестаёт быть собой, а что там на самом деле, всё равно не понятно.

В последовавшие за тем несколько дней погода испортилась окончательно, накрапывал мелкий холодный дождь, пробиравший своим шелестом до костей, случались ливни, после них иногда выглядывало Солнце, но вскоре опять заволакивалось тучами, так что радостно засверкавшие было лужицы вновь принимали свою обыденную серость. Рутина брала своё, Фёдор прочно увяз в туманном забытье, нисколько не стараясь хоть немного взбодриться. Вокруг была грязь, лужи, слякоть, даже тротуары местами стали походить на просёлочные дороги. Правда, такие неудобства казались ему сущей мелочью, он обращал на что-то своё внимание только по ленивой обязанности не выпадать из круга обстоятельств, в которых пребывал. На этом фоне резко выделялось цветение некоторых растений. «Да, невесёлая у них любовь получается», – подумал он однажды, заметив мимоходом наивно распустившиеся непривлекательные цветы какой-то сорной травы, прильнувшие к металлической ограде прямо у входа в его подъезд. В их присутствии заключалась неуместность, казусность, почти шутовство природы, поскольку внешне время года так было похоже на осень, почему и цветение представлялось забавным анахронизмом, причудой одряхлевшей старости, но никак не всплеском жизни.

В это время Фёдор мало чем занимался, он автоматически делал то, к чему привык уже много лет, и ощущение зря растраченного времени постоянно сквозило в его душе. Не проходящая расслабленность и пустота, лёгкий холод во всём теле, внезапные эмоциональные всплески, но вялые, без каких-либо внешних проявлений, и ни на мгновение не оставляющая досада стали такой же частью его повседневной жизни, как мытьё рук перед едой. Вечерами он подолгу сидел и ждал, когда же, наконец, стемнеет, чтобы несколько погодя с полным правом пойти спать. Как-то раз Фёдор задумался над этим обстоятельством, но в итоге только пожал плечами и делать ничего не стал. Лишь однажды решил устроить маленький бунтик, просидев в выходной день до четырёх часов утра, потом раздосадовал на свою глупость, гневливо, брюзгливо и понарошку – театр одного актёра. Пожалуй, в нём таилось очень много отчаяния, но такого же оцепенелого, как и все остальные чувства, он не делал попыток от него избавиться, а просто жил как придётся, не рефлексируя, не ища, и, соответственно, не находя. Обычно внутренний мир людей на том этапе жизненного пути, на котором Фёдор сейчас пребывал, кажется чем-то цельным, единым, непроницаемым, особенно по неопытности, однако на поверку оказывается лишь вот этот самый хлам, пустота, бессмыслие и разброд, ничего примечательного. В этом особенно склонны заблуждаться любители «практической деятельности», т.е. те, кто в ней ничего не смыслит.