Георгий Левченко - Сон разума

Возникает чувство, будто я сам себе кое-что не договариваю, пытаюсь оживить, осветить потаённые стремления своей души, но тут же ощущаю безысходность, тупик, уныло опускаю руки и перестаю верить в собственные силы. Мне необходим рычаг, нечто постороннее, что помогло бы перевернуть неподъёмную плиту, задавившую ростки жизни в сердце, которую самостоятельно я могу лишь слегка покарябать ногтями. Понятно, что чудодейственных средств не бывает, но также понятно, что все и без них обходятся довольно успешно. Хотя кто это все? На ум приходит множество посредственных рассуждений о человеке в целом и людях в частности, но и на них нет у меня сил. Я мог бы сейчас сказать, сколь много дурного вижу каждый день, ведя вполне обычный образ жизни, однако же причём тут моральная оценка с моей стороны, не ясно. Не едем же мы все в Африку голодать из солидарности с её жителями, сочувствовать – сочувствуем, но не едем. Тоже ведь не новость равно как и то, что каждый из нас занимает определённое место в жизни по мере своих способностей, честолюбия или ещё чего-нибудь, хотя бы случайности рождения; входит в систему, созданную не им, и лишь, быть может, в будущем, на старости лет появляется у него шанс как-то её изменить. Так что личность-личностью, ростки-ростками, а место своё знать надо. Я понимаю, здесь много нюансов, например, разумный человек станет хотеть лишь истину, почему и разумность есть критерий человечности, но что же тогда мне прикажете делать: ума у меня не так много, потому я не всегда могу правильно определить, что истина, а что нет, однако слушать подсказки какого-нибудь доброго дяденьки, который пальцем будет указывать, чего следует хотеть и чего не следует, тоже не стану ровно постольку, поскольку откуда же мне знать, понимает ли он больше моего или нет. А ведь до этого так и жил (конечно, без «дяденьки» – это для ясности образа), однако далее – никак, не получается, теперь только сам, своей жизнью пожить хочу, не чужой, навязанной. – Вот хотел избежать общих рассуждений, а влез бог знает куда. Настоящей жизни хочется, чувств настоящих, а хороших или дурных – это дело десятое, мораль действительно совершенно ни при чём, нужны способности. Впрочем, запечатлею-ка один примечательный факт.

В последнее время я начинаю ясно осознавать, сколь сильно зависит моё представление об окружающем мире от настроения. Сейчас я чувствую, что один против всех, и ни в чём не могу найти опоры, весь мир восстал и готовится меня раздавить, и, главное, смешно, что именно меня. Может, это уже паранойя? Объяснение лежит на поверхности: я замечаю лишь то, что соответствует моему внутреннему настрою, но всего оно не исчерпывает. Уж в моём-то возрасте (будь он неладен) пора с чем-то определиться, хотя бы с основанием, а не оставлять всё на произвол судьбы и судить так, как на душу легло, – это вопрос элементарной зрелости и здравого смысла. Иногда просто комично выглядит, когда я как ребёнок испытываю панический ужас перед любой практической мелочью или, наоборот, ощущаю полный восторг ровно перед тем же самым. И как можно взаимодействовать с людьми, не зная, чего ты от них хочешь? Я не хочу всю жизнь быть незаслуженно оскорблённой, точнее, использованной невинность, пусть и получающей за это хорошую компенсацию.

Вечером по заведённому с недавнего времени Фёдор обыкновению ужинал перед телевизором. Настя этого не поощряла и старалась, чтобы приём пищи проходил у них за обеденным столом как и у всех нормальных людей, чему он, не желая мелочно своевольничать (к тому же для неё данное обстоятельство имело значение), вполне подчинялся, однако теперь стесняться было некого. Так вот, сгорбившись на диване и поднося ко рту вилку с наскоро и неумело нарезанным крупными кусками салатом, Фёдор на мгновение остановился в промежуточной позе, большой ломоть чего-то сине-зелёного, еле державшийся на самом кончике столового прибора, упал на ковёр, чего тот сразу не приметил, и в эту секунду на его лице вдруг заиграла мучительно-дурацкая улыбочка. Впрочем, вскоре он преспокойно продолжил своё занятие, а упавший кусок обнаружил вставая из-за стола, когда пришлось оттирать его с подошвы тапочек. Хотя нет, занятие своё он продолжил не так уж и спокойно, однако единственным мало-мальски определённым оказалось чувство, которое возникает, когда некто из не очень близких знакомых (за друзей можно просто порадоваться) начинает хвастать перед тобой своими успехами в жизни и в большом, и в малом, к тому же совершенно правдиво. Гаденькая зависть, мимо которой следует проходить безо всякого внимания. Тем не менее она – только то, что лежало на самой поверхности, но в глубине его души зашевелились другие, совсем на неё не похожие ощущения. Причиной их стало нечто, увиденное Фёдором на экране телевизора, однако полагать, что в нём промелькнул кто-то, кого он знал доселе, было бы ошибкой, забегая далеко вперёд, можно отметить лишь весьма поверхностное внешнее сходство, т.е. нужно ему оказалось до безобразия мало. В любом случае, в этот вечер размеренность, инертность оцепенения его жизни улетучилась, в душе возникло неопределённое лёгкое волнение, оставаться дома вдруг и сразу стало невмоготу, но и видеть людей он тоже особым желанием не горел, так что решил немного пройтись, один, освежиться, благо, что темнело теперь довольно поздно.

К слову сказать, часть города, в которой располагалась его квартира, была довольно живописной, точнее, неплохо приспособленной для жизни, а не обычным спальным районом. И дом его был не простым панельным конструктором, но благоустроенным комплексом для тех, у кого, быть может, чуть-чуть не хватает средств (или желания) на собственный. К нему прилегала небольшая аллея, скорее, отрезок широкой улицы, в середине которой обильно росли деревья, трава под ними давно и настойчиво зеленела, а на них самих распустились почки, только ещё выглядели малыми, мохнатыми; однако, что это за растения, Фёдор никогда не интересовался, ему было всё равно, выучился в своё время не на ботаника. На улице в нос ударил приятный запах мокрой свежей зелени, который обычно не замечаешь за дневной суетой, правда, довольно жиденький и блёклый, но от того не менее бодрящий. Молодые листья делали невнятные попытки игриво шелестеть при порывах ветра, пока лишь заодно с ветвями, Солнце почти село, и вокруг струились густеющие сумерки, кое-где разрезаемые светом уличных фонарей довольно непрактичного вида, стилизованные под неизвестно что, но с претензией на изящество, короче говоря, столичный дизайн местного разлива. Городу они, наверно, стоили очень дорого, однако не многие его жители могли оценить такие траты, и Фёдор был из числа большинства: остановился однажды (случилось это, когда те только-только поставили), сделал понимающий вид, немного сжав и приподняв губы и слегка покачивая головой, и прошёл мимо, никогда более не обращая на них внимания, однако, как обычно бывает, если бы ему представился случай провести любого иногороднего знакомого с экскурсией по городу, то наверняка наболтал бы фонарях с три короба.