Георгий Левченко - Сон разума

– Да-а, славная штука война, – рассеяно ляпнул Фёдор, сосед посмотрел на него как на полудурка, даже его водянистые глаза засверкали. – Т.е. я не то хотел сказать, – спохватился он. У него по спине пробежали мурашки от этого взгляда, – просто всё прямо, понятно…

– Сразу видно, что вам, Фёдор Петрович, посчастливилось не иметь с ней никаких дел и не помогать своему товарищу, у которого вы недавно сигарету стрельнули, кишки с земли собирать, чтобы побыстрей выбраться из-под огня, зная, что он всё равно не выживет. – Видимо, тут было нечто очень личное. – Грязь, кровь и дерьмо – о-очень привлекательно. И причём тут прямота и понятность? – Вообще-то матерился он чуть ли не через каждое слово, и ничего не мог с этим поделать, так что общаться с ним временами было просто невыносимо.

– Ну да, вы правы, вам, конечно, лучше знать, – прозвучало совсем формально. – А зачем вы мне это рассказали?

– Так всё к тому же: и этот как-нибудь выкрутиться, несоразмерно наказание получится тяжести деяния, хоть оно с первого взгляда кажется довольно безобидным. Понятно, просто поимел малолетку и всё, но в итоге совсем другое вылезло.

– А вам всё-таки крови его хочется?

– Справедливости мне хочется, справедливости и не более того. На кой чёрт мне его кровь сдалась? Я вот свою всю жизнь старался с умом употребить и знаю, чего это на самом деле стоит, а за чужую отвечать не стану, не вправе, если хотите.

– Ну, что я могу сказать? Оно, конечно, легко так сидеть на лавке и сплетничать, поскольку ничем для нас это не чревато, а вот вы попробуйте в его шкуру влезть, да даже не в его, а жены или сына, посмотрим, как тогда запоёте. Я оправдывать нашего соседа не желаю, но также не желаю и осуждать, непосредственно осуждать, в конце концов никто не умер, и девушка, может, ещё поправится. Тут ведь не о нём самом в принципе речь идёт, и вообще очень локально это, по-мелочи, да глупо просто и всё.

Пал Палыч неожиданно усмехнулся.

– А сами ведь сидите и сплетничаете, хоть, вижу, и неохотно, но тем не менее. Вы извините, я на личности переходить не хочу, да и сам, сознаюсь, первый начал, но насчёт мелочи у меня двойственное чувство. Это, конечно, успокаивает, что локально, но так ведь по чуть-чуть можно всё и спустить, к тому же задаром. Главное, по-моему, более всего обидно, что именно совсем задаром. Кому это нужно было? – никому, кто остался в выигрыше? – никто, но вы, кажется, это и имеете в виду. Единственное, на чём я хочу настоять, ежели исчезнут мелочи, кроме них может ничего и не остаться. Значит не мелочами они были, пусть и только для того, кто их потерял.

– Значит были. Но мы совсем отвлечённо говорить начинаем.

– Это, знаете ли, на старости лет обобщать всё хочется, будто рамки какие-то исчезают, за которые ранее даже мысленно выходить не смел. Я вот о таких вещах начал задумываться, о которых ранее и не подозревал, точнее, не подозревал, что знаю об их существовании.

Фёдор достал телефон, чтобы посмотреть, который сейчас час.

– Знаете, мне пора. Приятно было с вами пообщаться, но я ведь один теперь, – почему-то прибавил он.

Остаток вечера он не находил себе места в хорошем смысле слова – ему хотелось куда-то пойти, что-то сделать, но день был глубоко будничным, так что найти компанию казалось делом бесперспективным, короче говоря, как всегда остался дома. Однако его беспокойное настроение даром всё-таки не прошло, после ужина он вспомнил о приглашении Алексея и тут же с ним созвонился; без лишних церемоний они договорились о встрече уже завтрашним вечером. Фёдору даже показалось, что тот не в меру обрадовался предстоящему мероприятию, говорил очень быстро и несколько раз вставлял совершенно неуместные словечки, потом сам же поправлялся. А ещё перед звонком он сильно волновался, что трубку поднимет именно она, поскольку в таком случае ожидал ощущения мучительного неудобства от того, что ему придётся так вот запросто ни с того ни с сего после стольких лет молчания обращаться к своей бывшей жене с обыденными мелочами. Но ответил Алексей, и от сердца сразу отлегло. Тем не менее он всё-таки услышал её голос после того, как тот неожиданно прямо ему в ухо заорал: «К нам Фёдор хочет придти завтра» (она, видимо, была где-то в другой комнате) – однако слов разобрать не смог. Этот голос, немного низкий, со слегка встревоженной интонацией, сильно взволновал его воспоминания, он всегда казался Фёдору особенным, словно не от мира сего, возможно, именно из-за него она ему когда-то понравилась.

– Ну вот, завтра будет, чем заняться, – сказал он вслух после того, как отключил телефон; в нём плотно начала укореняться привычка говорить с самим собой наедине. Фёдор её не замечал, как не замечал и того, что это приносило некоторое облегчение в его сметённое сердце.

26.05 Лишь она теперь живёт в моей душе, всякое сопротивление угасло, здравые размышления отнюдь не помогают, да их и нет совсем, здравых-то. Надо обо что-то опереться, обо что-то незыблемое или хоть более стойкое, чем моя страсть, но внутри нет ничего кроме неё. Состояние полного исчезновения любых индивидуальных особенностей, состояние растворения в ином и в то же время цельности, но уже не себя, а этого иного; вновь хочется сказать слово, последнее слово, решительное, которое бы разъясняло пусть и не всё, но малое, разъясняло, только ли это моя мертвенная фантазия или в ней всё-таки может быть что-то живое, настоящее, лазейка для счастья, для обретения в жизни чего-то важного, существенного, не скажу непреходящего, однако всеобъемлющего лично для меня, ведь, по сути, в душе присутствует всё кроме малейшей определённости. Временами я отчётливо понимаю, что готов, что не обезразличу и не охладею уже до конца жизни, чувствую в себе силу и решимость провести её остаток так и никак иначе, безо всяких посторонних и мелочных устремлений, для чего, правда, должно произойти событие почти невероятное. Мне нужна её личность, её жизненные чаяния, однако… В том-то и дело, что «однако». И к чему я всё это выдумываю? Был эпизод в жизни – я его упустил, и этот точно упущу, во что верить никак не хочется, под любым предлогом не хочется, даже не желаю понять, что моей вины в том нет, от чего иду скользким путём необоснованных фантазий, создавая порой в уме желанные совпадения вроде того, а как хорошо было бы, если бы и она пережила в ранней юности, ещё не защищённой цинизмом, несчастную любовь, пусть не похожую на мою, но такую же незамысловатую, наивную, когда выбирают просто не тот предмет, быть может, очень-очень далёкий, которая оставила бы в ней глубокий отпечаток на всю жизнь, но в отличии от меня, она никогда бы о ней не забывала. Ни разу доселе я не собирал куски своей жизни воедино, они лежали разрозненно и до поры до времени ни мне, ни друг другу ничем не мешали, однако в действительности должно быть иначе, поэтому я предполагаю в предмете своей любви прямую противоположность себе, хочу верить, что она совершила это, что через ряд жестоких душевных переживаний обрела искренность, с коей не боишься потерять любую безделицу, не хватаешься за неё в непонятном страхе, поскольку отсутствие оной тебя не обеднит. Никогда и не пытался вернуть в реальность личные переживания, с кем-либо ими делиться, поскольку не думал, что они могут иметь значение для кого-то ещё кроме меня самого, а в итоге получился интересный парадокс: ощущая свою исключительную индивидуальность, внешне я ничем не выделялся среди других, однако, сделай это, хоть раз раскрой внутренний мир, и наверняка многие угадали бы свои чувства во мне, и не был бы я столь замкнут, и на себя смотрел снисходительней, и, возможно, явился скромным посредником между глубокими переживаниями, которые мне довелось испытать, и несчастными душами, вслепую бредущими чрез них. Лишь, быть может, и это не столь радужный путь, однако опасности на нём совершенно иные, и о них я ничего не знаю.