Георгий Левченко - Сон разума

Происходящее есть результат различия, тотального различия между всей моей предшествовавшей жизнью, и тем, что творится у меня внутри, мне отнюдь не ясно, куда влечёт меня моя натура, не понятно, каковы её смысл и цель, на поверхности видно лишь пребывание в отвлечённом состоянии, выбивающимся из всякой логики, несмотря на любые доводы о глубине, новизне или, наоборот, старости. Для всплывшего различия были весомые предпосылки, но если вернуться к тому мгновению, первому мгновению воспоминания, то на лицо не осознанный вывод, но страх, животный страх перед абсолютной неизвестностью. Чего же я тогда испугался? правды? – нет, совсем не её, да и в чём бы она могла заключаться? – о ней я не думал. Скорее всего, я испугался себя самого, чуждого и непонятного, не рефлексирующего по любому мельчайшему поводу, естественного, совсем не теперешнего, хотящего только то, чего хочет он сам, хочет его естество, а не того, чего хотят от него другие. Но возникшее желание, как и в ранней юности, так и теперь осуществить невозможно, и вполне нормальным было бы переключиться на что-либо другое, чего как раз таки не получается, именно здесь и обнаруживается противоестественность моей жизни, её беднота ощущениями, поскольку я привязываюсь как собачонка ко всему, что манит малейшей видимостью приветливости. При этом я не перестаю быть «человеком разумным», всё понимаю, всё различаю, но стоит вдруг отвлечься на минутку, и то самое, что буквально только-только казалось столь понятным, вновь предстаёт в невиданном доселе обличье или же возвращается к исходной точке, и я снова не вижу сути происходящего. Раз за разом обдумываю одни и те же вещи, и с постыдным постоянством воспринимаю их иначе, чем буквально минуту назад, у меня не получается определить их смысл, исчезает внешняя опора, и вновь захлёстывает поток субъективных эмоций, с которыми невозможно совладать в одиночку. А в итоге этого нудного пути – сидение на диване и тупое пялинье в телевизор. Иногда, обычно вечером перед сном, пытаюсь убедить себя в том, что кое-что уже разъяснилось, и остальное на подходе, нужно лишь время, но на следующий день, как обычно, идя из спальни в ванну, понимаю – это что-то опять для меня неразрешимая загадка. Я зациклился, определённо зациклился и не в состоянии с этим справиться.

Выйдя утром из дома, Фёдор в очередной раз с досадой вспомнил, что машина его в ремонте, радиатор действительно треснул, и на следующий день, после той бессонной ночи ценой опоздания на работу пришлось везти её в автосервис, до которого она еле-еле дотянула. Это обстоятельство охотно выходило у него из головы, когда отсутствовала в ней необходимость. Ещё вспомнил, что вчера, как и позавчера, как и несколько раз до того, он давал себе зарок не забыть завтра встать пораньше, чтобы пойти на работу пешком, ведь до неё было не так далеко, а небольшая физическая нагрузка для организма со столь истончёнными нервами совсем бы не мешала, однако через некоторое время легко и охотно забывал о данном намерении, оказавшись в искомом месте. А так как время всегда поджимало, ему приходилось пользоваться общественным транспортом. Каждый понимает, что он собой представляет в часы пик. Настроения поездки не прибавляли, зато слегка отрезвляли. И сегодня Фёдор, давясь до изнеможения в душном автобусе в недешёвом костюме и ловя не благодушные взгляды людей, одетых поскромнее, в тех же самых выражениях, что и ранее, зарёкся ровно в том же, о чём чрезвычайно последовательно забыл не прошло и получаса сидения в тихом и прохладном кабинете. Короче говоря, всё шло своим чередом.

Днём ничего примечательного не произошло – обычная нудятина, стресс и бытовуха, замаскированные с осанистой важностью под дела вселенского масштаба, – посему с работы он возвращался пешком в обычном разбитом состоянии души и, проходя через аллею, которую считал своим долгом посещать каждый день, видимо, как ритуал воспоминания о минутной радости начала его любви, точнее, её продолжения, нечаянно встретил Пал Палыча, который выгуливал своего пса. Погода была тёплой, но не жаркой, лёгкий ветерок для свежести, на небе ни облачка, греющие лучи Солнца пробивались сквозь густеющую листву, полное предвкушение лета в природе; присели на скамейку, выкрашенную в грязно-зелёный цвет ещё зимой и от того успевшую немного облупиться, закурили, да и темы нашлись для разговора.

– Так вот, я всё о той истории, – начал Пал Палыч и сразу же всё выложил. – Ведь ребёнок-то от него оказался, врача того самого, а она к тому же ещё и несовершеннолетняя. Говорят, они в больнице, где он работает, познакомились, у неё там мать недавно умерла от рака, вот и утешил. Совсем одна осталась, а сама почти ещё дитя, крыша на этой почве и съехала.

– Я, кстати, так и подумал, что ребёнок от него. Слишком подозрительно, чтобы взрослый человек в такое вдруг ввязался, многое потерять можно. К тому же проблемы с законом. Тут недолго и струсить, то бы и спало, по крайней мере.

– А я бы никогда не догадался, если бы мне не рассказали, хитрости не хватило. – Хитрости ему действительно недоставало как, наверно, и ума, слишком уж простоват был, к тому же не в меру сердоболен.

Выглядел Пал Палыч точь-в-точь как отставной полковник, коим он и являлся: роста невысокого, остатки его крепкого, почти атлетического телосложения в зрелом возрасте оставались заметны даже теперь под грузом старческой немощи и одолевающих хронических болезней; широко поставленные глаза грязновато-карего оттенка создавали у тех, кто в них заглядывал, двойственное впечатление, поскольку временами они смотрели спокойно, безучастно, будто ничего вокруг не замечая, но иногда начинали бегать так, что невольно казалось, словно этот человек сделал ложь главным принципом своей жизни; нос у него был большим, мясистым, подагрическим, губы тонкими, лицо обрюзгшим, видимо, злоупотреблял и притом наедине. Несколько лет назад, когда они только познакомились, но гораздо позже своего заселения в нынешнюю квартиру, Фёдору почему-то вдруг вскочила в голову неожиданная мысль, что такой мог бы запросто убить почти ни за что, а потом, тем не менее, искренне посочувствовать своей жертве, мол, «эхе-хе, милок, как же это ты так подставился-то, а?», правда, он сразу для себя отметил, что для того должны были бы сложиться весьма особые обстоятельства, а так – вполне нормальный мужик.

Последовала минутная пауза, сосед нагнул голову вперёд и почесал лысую макушку, после чего лицо его на мгновение вдруг показалось чрезвычайно заспанным, к тому же он прищурил один глаз, будто догадка Фёдора про врача была чем-то существенным.

– Хотя оно, конечно, да. Мне вот что интересно: это насколько же нельзя совладать с собой? Понятно, она девка молодая, неопытная, не знает ещё, что с женатыми связываться нельзя, к тому же такими трусами, но он-то что? неужели так прельстился, что лети оно всё к чёрту? Да и ребёнок в любом случае лучше, чем психушка и казённый дом.