Георгий Левченко - Сон разума

Прежний душевный склад, прежний образ жизни он успел разрушить до основания, однако ничего нового не приобрёл, а блуждал в цепенящих сердце иллюзиях, заместивших на время иные ощущения, иногда почти рефлекторно порывался то ли мыслить, то ли действовать, упорядочить часть царившего внутри безмолвного хаоса, потом, будто осознав вдруг тщетность своих попыток, вновь впадал в мучительный застой, из которого не выходил часами, поэтому понять, что именно за движения с ним случались, не представлялось возможности – лишь неопределённые внутренние порывы, пресекавшиеся на корню. Сложно передать творившееся у него в душе: может, под мрачным безмолвием где-нибудь глубоко-глубоко как на дне океана извергался раскалённой лавой безудержно бурлящий вулкан, а, может, там действительно имелась лишь горка мёрзлой земли да покосившийся деревянный крест над ней. Временами, даже весьма часто, Фёдор будто забывался, и тогда счастливая, болезненно-счастливая ухмылка играла на его губах. Это продолжалось минуты две-три кряду, затем она медленно-медленно сходила, видимо, он что-то вспоминал и снова впадал в прежнее состояние. Обычно на протяжении этих минут забытья он начинал чем-то заниматься, чем-то, что вынужден делать каждый, живущий в одиночестве. Вместе с тем любые насущные мелочи страшно его тяготили, Фёдор старался поскорее от них избавиться, в чём не было никакой логики, поскольку затем он просто убивал время. Случалось, что вот он сидит-сидит и вроде безразличен и занят внутри чем-то, а доведись ему посмотреть на себя со стороны, ужаснулся бы – одинок, никому не нужен, большая часть жизни прошла, цели в ней нет, да и чувство испытал только одно-единственное и то в ранней юности, а теперь живёт лишь эфемерной фантазией. Чего же тогда удивляться, что оно так его сразило, что в переломный момент своей жизни он пытается зацепиться за его подобие, ведь это и есть его жизнь, и другой он не знает? Только ничего не получается.

В конце концов Фёдор начал чувствовать, будто окончательно осиротел, и, главное, ему это понравилось, поскольку понравилось следствие из такого состояния, стало возможным безмерно себя жалеть. Он этого не осознавал, да и удовольствие, доставляемое в таком виде, весьма сомнительное, однако на фоне душевного потрясения сгодится и оно, наверно, в итоге и в нём отыщется некоторая полезность. А вот насчёт общения, разрушения своего нездорового уединения, даже не помышлял, ведь всё постороннее, как ему казалось (а посторонним для него стало и то, что всегда было его собственным), могло лишь добить и так еле живой рассудок, каждое чужое слово способно растерзать остатки души, да и тех, кому можно было доверить нынешние свои переживания, он не знал, а играть в весёлость и лёгкость бытия или навязываться в друзья тем, кто идёт на это из посторонних соображений, только потому, что человека надо, никаких сил и желания у него не имелось, более того, Фёдор старательно избегал ближнего именно из чувства самосохранение, точнее, сохранения своих ущербных иллюзий. Такая чрезмерная чувствительность долго продолжаться не может, инстинктов никто не отменял, однако она оставляет глубокий след в человеческой натуре и чаще всего прямой своей противоположностью, т.е. животным безразличием. Интересно было бы проследить, как различные переживания, совершенно любые, и плохие, и хорошие, меняют дальнейшее восприятие реальности. Возможно ли его потом вновь изменить, или же счастье порождается лишь бараньим оптимизмом, а страдание – занудным пессимизмом, и никак иначе? Впрочем, здесь было страдание, слепое, беспросветное, и тягостнее всего то, что абсолютно бессмысленное, но к чему оно приводит, зависит лишь от характера.

Бывает, представляю себе утопающий в зелени тропический остров, озарённый мягким солнечным светом, вокруг которого плещется бескрайний синий океан, играя бликами на волнах, что, пенясь, бьются о берег. Мы там с ней одни. Хижина, простое и непритязательное жилище стоит в глубине зарослей на небольшом пригорке, рядом опушка с высокой изумрудно-зелёной травой, в которой приятно полежать на исходе долгого жаркого дня, вдыхая тонкий аромат экзотических цветов и ощущая всем телом, как из леса веет сладкой прохладой. Океан совсем близко, постоянно и во всех концах острова слышен его успокоительный шум, у берега плавает множество рыбы, ветер иногда подвывает над высокой скалой подле него, спускающейся прямо в воду, что случается редко, в основном доносятся лишь мерные удары волн о мягкий белый песок и щебетание тропических птиц. Ей нравится лежать на этом песке, обнажённой и загорелой; мне нравится любить её на этом песке… а ещё мне нравится рыбалка, я люблю рыбалку – спокойно и задумчиво сидеть с удочкой, принимая дары бескрайней могучей стихии. Долгие закаты (хотя нет, они там, должно быть, не очень долгие), Солнце садится за горизонт, будто приглашая своими лучами следовать за ним и расстилая на водной глади искрящийся путь в необъятные просторы неведомой Вселенной, которые для нас совершенно бесполезны. Костёр слегка потрескивает сухими ветками, брызгая искрами то в одну, то в другую сторону, и весь мир ограничивается лишь нашим маленьким уютным домиком, в котором мы единственные хозяева и обитатели. И вновь этот мягкий белый песок… Всё идеально и абсолютно не реально.

Вижу, как на заре она выходит из океана, ей нравится плавать по утрам, любуюсь крупными каплями влаги, которые, на мгновение сверкнув в лучах восходящего Солнца, стекают по её горячему телу, кожа немного солоновата на вкус, а от волос пахнет свежестью морской волны. Сладостные прогулки вдоль берега, держась за руки, – о чём мы разговариваем? – мы совсем не разговариваем, всё, что могло быть сказано между нами, сказано уже давно, теперь – лишь близость, никакой отстранённости в словах, только любовь. Днём приятно побродить в прохладной тени густых зарослей, послушать пение птиц, жужжание насекомых, безо всякого любопытства, не препарируя ни свои ощущения, ни природу, их породившую, наслаждаясь целым и самим собой внутри него. Иногда она срывает какой-нибудь необычный цветок, показывает мне с видом внезапно обретённого бог весть какого богатства и вплетает в венок, что вскоре наденет на мою голову – я выгляжу в нём ужасно глупо, но это нисколько не беспокоит моё самолюбие, мне нравится, как она смеётся, глядя на меня. И всё как в дымке, как в тумане, и не разберёшь, что правда, а что нет. В глубине острова журчит водопад, небольшой, из маленького ручейка, выбивающегося из-под земли где-то неподалёку, образуя внизу скромное озерцо со всегда прохладной кристально чистой водой, здесь можно напиться и остудиться в жаркий день. С пригорка, с которого стекает ручей, нам видно весь остров, затерянный среди неизмеримой однообразной глади океана, и нет на всей Земле более ничего, кроме этого берега с белоснежным песком, утёса, насмерть стоящего перед лицом набегающих волн, деревьев, чьи кроны как застывшие волны разбегаются во все концы нашего клочка суши, домика и опушки, каплей упавшей среди них и так же застывшей, да озера, чьё дно видно даже отсюда. Что ещё нужно человеку для счастья?