Георгий Левченко - Сон разума

Это было чувство, не знавшее своей цели, чувство тяжёлое, томительное, незавершённое и чуждое. Прежняя весёлость и надорванное ощущение лёгкости бытия растворились бесследно, разом, вмиг, потому что оказались наигранными. Так Фёдор за закрытой дверью еле-еле дотянул до конца рабочего дня, прислушиваясь у двери, когда, наконец, секретарь уйдёт домой – а задержалась она на целых 12 минут, и ему показалось, что сделала это нарочно. Съёжившись в полоску, завёрнутую в дорогой костюм, он выпрыгнул из двери сначала кабинета, потом своей приёмной и быстрым шагом побежал по коридору, затем по лестнице, чтобы ни с кем не столкнуться в лифте (надо отметить, что от него сильно пахло потом, так что лифтом не стоило пользоваться даже из соображений общего гуманизма), и, вылетев из здания, благополучно спрятался в машине.

– Мужчина, вы что это? – услышал Фёдор, когда остановился на первом перекрёстке, невзначай заметив, что случайно ударил ехавший впереди автомобиль, начавший притормаживать на светофоре. Скорость была небольшой, так что вреда никому никакого не причинил, одну неприятность.

На остановке общественного транспорта неподалёку быстро сгустилась не добродушно настроенная толпа, ожидавшая небольшого скандальчика и последующего разбирательства с милицией. Стали доноситься реплики:

– Что он, надраться успел уже, что ли?

– Да закон для них не писан. Думает, раз такую машину купил, то и давить можно кого попало.

– Надо бы его из машины-то выковырять, а то действительно дёрнет сейчас и убьёт кого-нибудь.

– В милицию уже позвонили?

– Нет, вы посмотрите на него, бледный он какой-то, может, и под наркотиками, – и всё в таком духе. Сочувствовали явно другому водителю.

Тот успел подойти со стороны пассажирского места к автомобилю Фёдора и спрашивал, сильно согнувшись, в приоткрытое окно. Был он лет на 10 младше, высокий, очень худощавый, одет весьма скромно, говорил с небольшой опаской из-за внушительной разницы в стоимости машин, почему и вышел первым. Потом пристально посмотрел на Фёдора:

– Вам, кажется, плохо? может, скорую вызвать?

– Нет, ничего, – сиплым голосом ответил тот, язык всё ещё вяз во рту, – вы извините, я не заметил.

– Ладно, раз так, оформлять, думаю, не стоит.

– Если можно…

– Можно, – он заметно осмелел. – У меня вроде бы ничего не разбилось, фары целы, только краска на бампере немного содралась, – потом наклонился всем своим ростом, чтобы посмотреть за капот Фёдорова автомобиля, – а вот вам придётся в сервис ехать, у вас решётка слева сильно треснула, может, и радиатору досталось.

После этих слов второй водитель молча отправился к машине и уехал; Фёдор тоже задерживаться не стал, из своей он так и не вышел, пережив в эти несколько мгновений невообразимый испуг из-за такой мелочи. Хорошо, что человек оказался хорошим и не стал куражиться, видя его нездоровое состояние, а, может, просто куда-то спешил. Толпа же на остановке, не дождавшись бесплатного цирка, заметно поредела, а после того, как к ней подошёл и отошёл очередной автобус, оставшимся свидетелям не с кем было и обсудить недавнее происшествие.

Как и вчера дверь в квартиру поддалась не сразу, даже долее, чем вчера, поскольку руки у Фёдора заметно потряхивало, и ему опять на лестничной площадке встретился сосед, правда, на этот раз Пал Палыч явно его поджидал, слишком уж очень он выскочил из двери и преступил к разговору.

– Помните, я вчера вам рассказывал?

– Да, помню. Это вы про ту девушку?..

– Так вот, тут продолжение нарисовалось, – и он встал во вчерашнюю позу, приготовившись долго говорить.

– Извините, мне сегодня нехорошо, давайте в другой раз, – и Фёдор умоляюще посмотрел на него.

– Грипп, что ли? – холодно и безучастно вскрикнул Пал Палыч, видимо, с досады, будто болезнь эта была чем-то постыдным. – Тогда давайте, а то и я смотрю, у вас вид какой-то нехороший – запаха пота, исходившего от костюма собеседника, который довольно плотно завоёвывал окружающее пространства, он не заметил, – ведь и сам заразиться могу. Болезни в старости, знаете ли, очень опасны, вдвойне опасней, чем вот для вас, например. Я ведь всю жизнь вообще не болел, здоров как бык был, хоть и во всяких условиях перебывать пришлось, даже удивительно, что никакая зараза не прилипла, а как шестидесятник разменял, так во всех городских больницах успел перележать, такой букет собрался, вот оно как, – но Фёдор уже закрыл за собой дверь, не дав ему закончить, даже не попрощавшись. – Ну что ж, сегодня на лифте покатаемся, – это он обращался к своему псу. Некоторые, особенно очень одинокие старики, становятся на редкость эгоистичными.

Войдя в квартиру, Фёдор, не переодеваясь, в костюме, лишь наспех скинув туфли в прихожей, бросился поскорее на диван в зале, почувствовав неимоверные усталость и ломоту во всём теле. Некоторое время он пролежал на спине без движения, однако левая нога немного подогнулась под правую, из-за чего было неудобно, но пошевелиться и поменять позу на более подходящую, он довольно долго не решался от изнеможения, потом собрался, сделал над собой усилие, почти бессознательное, лёг на бок, но теперь ему начало казаться, будто обивка дивана усеяна мелкими сухими крошками, столь чувствительной стала его кожа. Сильно, очень сильно задело Фёдора одно внезапное воспоминание из тех, с которыми мы живём всю жизнь, не предавая им особого значения, однако очень редко, но так случается, весь их смысл вдруг, в одно мгновение сливается с каждым из прожитых нами лет, с прошлым и настоящим, навсегда меняя будущее. Иногда суть таких воспоминаний становится почти материальной, мы пытаемся угадать её в окружающих предметах, она превращается в их тайное содержание, а потом замечаем, что и до этого озарения она ни разу нас не покинула и присутствовала везде, где были мы сами, во всём, чем мы были или являемся. Временами Фёдору казалось, что он начинает бредить, начинает тогда, когда перестаёт замечать в себе, во всей своей жизни что-либо ещё кроме одного образа, из-за чего вдруг резко открывал глаза и с трудом пытался улыбнуться своему состоянию, но глаза ничего не видели, а улыбки не было вообще, ему лишь думалось, что он улыбается. Потом веки машинально смыкались, и в голове продолжался гулкий тошнотворный звон уже безо всякого разбора и определённости. Наконец, незаметно для себя он задремал.

Проснулся в начале второго ночи от интересного обстоятельства: когда вечером Фёдор вошёл в квартиру, то автоматически включил свет в прихожей несмотря на то, что было ещё светло, который и бил ему прямо в лицо до того момента, пока не перегорела лампочка – от того, что вдруг потемнело, он и проснулся. Вокруг были полнейшая темнота и тишина, свет уличных фонарей почти не достигал окон, под ними лежал кое-где освещённый город, в основном вдоль улиц и проспектов, в домах – лишь лестниц. Как это иногда случается, по пробуждении он не только не понимал, который сейчас час, но и какое число – такой сон мог продолжаться и целые сутки. Фёдор сел на диван, усталость почти прошла, и несколько минут просидел просто так, откинувшись на спинку и пару раз проведя сомкнутыми ладонями по лицу, пришёл в себя, потом заметил, что всё ещё в рабочем костюме, а в до сих пор влажной рубашке становилось прохладно. Свет больно ударил в глаза, но это быстро прошло; увидев, сколько время, он вздохнул с облегчением – его оказалось вполне достаточно, чтобы постараться привести себя в порядок. Несмотря на то, что не ел почти 12 часов, голода особого не испытывал, к горлу постоянно подкатывал ком, всё нутро тряслось и переворачивалось как при сильном испуге, даже тапками старался не шаркать по ламинату, вздрагивая от каждого звука. Вдруг ему показалось, что в квартире ужасно душно, он вышел и постоял немного на балконе, переводя взгляд от одной светящейся точки к другой, ничего, впрочем, не замечая, однако дышать стало не легче, по крайней мере, не сразу. Остаток ночи Фёдор так и не смог уснуть и просидел неподвижно на диване при ярком искусственном свете в полной тишине, не думая практически ни о чём.