Георгий Левченко - Сон разума

И сейчас я вижу ровно те же показавшиеся мне тогда неземными черты, что и у той рыжеволосой девушки с остановки, но я ведь уже далеко не 12-летний пацан. Они кажутся такими явными, такими очевидными, протяни руку и прикоснись; это она, это точно она, однако столь же точно она ни коим образом не может быть ею. И что с этим делать?

Несусь будто на одном дыхании, без запинки, без остановки, совершенно бессознательно и бесцельно, но в одном-единственном, строго определённом направлении, а потом вдруг мельчайшее препятствие, камешек на дороге, стёсанные коленки, мгновенный взгляд назад, и приходит понимание, и всё, что за предшествовавшие годы я успел увлечь за собой, с неимоверной силой по инерции наваливается на мои плечи, но продолжать движение далее, по тому же пути, чтобы, быть может, лишь на мгновение отстал гнёт, теперь невозможно хотя бы постольку, поскольку я уже не стою на ногах. Да и зачем? – он всегда будет следовать за мной, не даст свободно вздохнуть, будет нещадно толкать вперёд туда, куда я сам давно не хочу идти. Какая-то жестокая шутка судьбы, которую она приготовляла длительное время, а теперь смеётся от души – загнала крысу по стеклянному лабиринту в тупик. Так мне и надо – кто и к чему меня принуждал? – никто и ни к чему, я сам и есть вся цепь тех событий, которые составили мою жизнь, и более ничего, так что и винить за неправильно прожитую жизнь некого. А ведь чувство-то это не просто моё, не просто прихоть характера, безделица, оно – связь, не зависящая от чьей-либо воли, неопределённая для сознания, как и всё столь же глубокое, имеющая кардинальное влияние на жизнь от самого рождения до смерти, и упаси господь хоть в один-единственный миг одного из её проявлений недооценить ту силу, с которой она в отместку за невнимание может искалечить все твои оставшиеся дни. Да, не мог я в 12 лет понимать, что такое любовь, знать мог, понимать не мог, как не могу я в 41 понять, почему это не может не быть именно она.

И вот я как сопляк стою, разинув рот, и хоть убей не знаю, что делать. Она оказалась так близко, непосредственно у меня, прямо из моего прошлого, оказалась тем, чем я уже был и, по всей вероятности, вновь становлюсь. Я не в состоянии разделить эти чувства, это одно и то же, одна и та же девушка, пусть умом прекрасно понимаю, что быть того не может. Но сам я другой, и это определённо к лучшему, в практическом смысле к лучшему, поскольку теперь я знаю, что происходит, чего требуют от меня обстоятельства, куда они ведут, могу что-то сделать и чего-то добиться. Но как? Знаю ли я, кто она такая, что собой представляет, и представляет ли вообще что-либо? Как и в тот раз, я беспомощно барахтаюсь и путаюсь в переживаниях, а тот факт, что ещё и осознаю это, делает ситуацию лишь более трагичной. Выяснилось, что влюблённость моя – не фантазия, не прихоть слабого сердца, не праздный приступ чувствительности, я начинаю понимать причины её странностей, почему именно этот предмет, почему именно так непритязательно, почему с такой силой и энергией, сразу и безапелляционно, однако размыто, на уровне ощущений, видна лишь поверхность, и не хватает последнего решительного слова, которое, по моему нынешнему убеждению, так никогда и не сможет быть высказано. Вновь за моей спиной встаёт тайна, а я не смею обернуться, чтобы посмотреть ей прямо в глаза, в то же время начиная её презирать, поскольку она никак мне не даётся, лишая всякой надежды на счастье. Можно и даже нужно было бы сказать о причинах той решительности, с которой я напрочь забыл и ни разу не вспоминал этого важного происшествия своей юности, но на ум приходят лишь тёмные фразы об отсутствии понимании его сущности, незначительности для последующего и сомнениях в самом факте.

Но одно могу отметить определённо: меня непреодолимо влечёт это чувство и обратного пути уже не видно. Нет ни одной мысли, ничего определённого, оформившегося, цельного, что не было бы ему подчинено, а помимо – лишь причудливые, ужасающие своей беззаботностью фантазии, объединённые одним желанием, желанием счастья, любого, какого угодно, где угодно, как угодно, но только бы с ней, с ней одной. Похоже, я затеял детскую игру на краю высокого обрыва, который является одним из её правил, и пока только по счастливой случайности нога ни разу в него не скользнула, до сих пор мне удавалось избегать противоречий с реальностью. Остаётся даже узкое пространство для манёвра – можно отойти налево или направо, можно чуть приблизиться или чуть отдалиться от пропасти, но совсем покинуть её нельзя по определению. Я не ощущаю, что у меня в жизни есть выбор, что я самостоятельно принимаю какие-либо решения, нечто собой представляю, что я свободен и могу, например, избавиться от этой любви – нет, силёнок не хватит. Впрочем, и желания такого возникнуть не может. Почему? Потому что единственная ей альтернатива – беспросветная определённость серых будней. Со стороны могло бы показаться, что это субтильная блажь и малодушие, мне и самому очевидна логичность такого вывода, ещё недавно и я бы так посчитал, а, может, перечитывая сие, обязательно посчитаю, однако это происходит именно со мной и именно сейчас, так что ни о каком «со стороны» пока не может быть и речи.

А возможно ли оно, счастье? Не практически – об этом и задумываться не смею – способен ли я на него, не струшу ли и всё испорчу? Способен ли я остановиться здесь и теперь, больше никуда не стремиться, ничего не искать, забыть обо всём остальном? Мой ли это путь? смогу ли я так провести остаток жизни? Для ответа нужно точно знать, чего ты хочешь и чего не захочешь никогда, быть цельной личностью. Да никто мне его и не предлагает, счастья, так что не стоит и спрашивать раньше времени, а то и вообще… Собственно, и вообще не стоит.

Дни тянулись мучительно долго, как во сне, тяжёлом дневном сне, после которого ощущается оторванность ото всего внешнего, всего живого, происходящего вокруг тебя. Фёдор окончательно выбился из колеи, ничего не принимал и не понимал в своей прошлой жизни, чувствовал, будто впервые вошёл в незнакомый дом и безучастно разглядывает его обстановку. Даже собственные вещи казались ему чужими, особенно то, что приходилось носить на работу, он постоянно ощущал, будто одалживает их, с целью непременно вернуть после использования прежнему владельцу – так и просидел несколько вечеров на чужом диване, смотря чужой телевизор и питаясь чужой едой, затем шёл спать в чужую холодную постель. Счёт времени он потерял полностью, точнее, просто его не ценил, убивая на бесчисленные занятия, которых в наше время можно найти в избытке, даже не выходя из дома. Потом вдруг неожиданно случилось два выходных, которым Фёдор было обрадовался, понадеявшись, что найдётся время собраться с мыслями, однако и они прошли так же бессмысленно и в таком же умственном оцепенении как и будни. Он носился со своими чувствами с подрастковой беспомощностью и не знал, что с ними делать. Выглядело это так, будто вырвали у него изнутри всё содержимое, и ходит теперь по земле лишь пустой скелет, бессмысленно сверкая безгубой улыбкой.