Георгий Левченко - Сон разума

И, наконец, в одно скоротечное мгновение, прямо перед сном, буквально занося ноги на кровать, он внезапно с болезненной отчётливостью осознал, что именно сейчас и живёт, а не просто размышляет о том, как следует жить далее, что мысли и чувства его очистились от постороннего вздора и обрели порядок, насильный, но нацеленный и на что-то ещё кроме самого себя. Вздрогнул то ли от ужаса, то ли от неожиданности, и тёплый холодок конвульсиями разбежался по телу, иссякнув на кончиках пальцев. Цель в жизни была, но цель, чуждая ей самой, не оставляющая ей места, использующая её лишь как инструмент, безразличная к дальнейшей судьбе. А потом внутри воцарилось подозрительное спокойствие, ничего не было надо, всё оказалось достигнутым и в то же время не имело никакого смысла, висело лишь украшением, приятным добавлением к совершеннейшей пустоте и безмыслию, локально и безо всякой диалектики. Но и это мгновение быстро прошло, после чего всё вновь вернулось на свои прежние места, и Фёдор продолжил обыденные ночные размышления.

25.05 Чувствую полное бессилие перед этой страстью: любые, пусть и самые мелкие и тщедушные из всех возможных попытки избавиться от неё (на другие я сейчас просто не способен), забыться в делах (собственно, это мне только и остаётся), оканчиваются ровным счётом ничем. Хотя чего же я хочу? Первый и единственный раз я столкнулся с чем-то подобным, и не в любви дело – внимание так увлеклось столь новым и необычным, доселе невиданным предметом, что нельзя теперь отделаться тривиальной обыденщиной. Вот и мучаюсь, и поделом мне. Я перестал интересоваться чем бы то ни было ещё. Бывают же у людей какие-то увлечения, находят же они, чем удовлетворить остатки своего либидо, а у меня получается, что оно всё до капли, целиком и полностью, совершенно однообразно, без условий и оговорок помещено в одном и том же; раз-два – и вот весь я. Будто машина, исполнив надлежащие функции, аккуратно складываюсь вечерком в коробочку и отключаюсь до следующего раза, а не будь их, так бездеятельно бы и пролежал весь день, смотря в пустоту и лелея жалкие мыслишки о том, как хорошо было бы, если бы всё оказалось не так, а иначе, но как иначе? – не знаю. Я не в состоянии себе позволить даже думать о реальном, действительно могущим произойти, только немного подосужить, по вершкам пробежаться, и не дай бог тронуть нечто существенное, ведь стоит это сделать, вокруг оглянуться, понять, что собой представляю, и злость берёт, а через некоторое время жить уже не хочется. В отдалении эта мысль мелькает, прямо перед глазами пространство всё заполонено страстью, но мелькает настойчиво и вполне очевидно, кажется, в будущем мне не избежать подобных размышлений. А что? ничего сверхъестественного тут нет, ничего особого теперь не потеряю, раз уже успел потерять столь многое, точнее, не обрести. И что должно меня остановить?

Впрочем, конечно же, нет, не машина – больно, очень больно возвращаться в реальность, поскольку всё окружающее полностью разошлось с тем, что я есть. Иногда вдруг просыпаюсь среди ночи, сердце колотится, подбородок трясётся, весь в холодном поту, по спине мурашки бегают, а перед глазами стоит её лицо, и, главное, в эти мгновения не могу пошевелить ни руками, ни ногами, ощущение полного бессилия, после чего, наконец, действительно выхожу из сна. Весёленькие случаются ночки. А между тем на днях вспоминал свою первую любовь, точнее, первую сознательную любовь, как однажды шестнадцатилетним подростком мок в одиночестве под дождём у окон той дуры. Помню, в её дворе росло большое дерево, тополь, кажется, а от него в двух шагах кусты, аккуратно в ряд расположенные, за ними скамейка без спинки, деревянная, с врытыми в землю железными ножками, краска на которых вся облупилась, с неё-то и был виден вход в нужный подъезд. Середина ноября, холодно, вокруг никого, часа четыре просидел, так ничего и не дождавшись, а зачем – чёрт его знает – стремление было, объясниться в чём-то хотел, совсем не задумываясь, уж не многовато ли этого для неё будет. Когда совсем стемнело, направился пешком домой, а расстояние не близкое, почти через полгорода, и пока шёл, стих сочинил корявый, но искренний, особенно мне в нём понравилось, как я сравнил возлюбленную с одним цветком и в конце зарифмовал её имя с его названием, чтоб уж наверняка. Долго радовался этой находке, но так ничего и не записал, мне почему-то казалось, что он слишком не закончен, чтобы предавать его бумаге, к тому же боялся чего-то, неизвестно чего, очень необычным тогда было для меня сочинять. А лет так через 10-12 на встрече нашего выпуска, будучи давно замужней и окончательно беременной, причём не в первый раз, она пыталась со мной флиртовать, уж не знаю, действительно ли на что-то рассчитывая или просто, чтобы проверить, не осталось ли у меня к ней чувств, и властьишкой надо мной потешиться, так самолюбие у неё задавлено было по жизни. У меня же к тому времени многое произошло в судьбе, только развестись не успел, а она, кажется, как в 19 замуж вышла, так на том и остановилась, а за кого вышла, и не вспомню теперь, хоть с ним приходила и буквально на его глазах комедию эту разыгрывала. В общем глупо всё, мерзко и глупо, а я ведь любил её такой искренней и чистой любовью.

Так же глупо и ненужно чувствую себя сейчас я, причём самоуничижение и нетребовательность достигает почти титанических форм. Меня вот, например, совсем не заботит, что она такое, чем живёт, а сразу сложилась полнейшая уверенность, что для того, чтобы нам счастливо быть вместе, вполне достаточно только моих чувств, даже не проявляемых, а имеющихся в наличии. Это не очередная ребяческая глупость, недопонимание – я не предполагаю в ней самостоятельного содержания, в т.ч. и того, которое могло бы быть обращено ко мне, совсем нет, ей достаточно просто оказаться рядом, что, объективно говоря, уж совсем безжизненно, натянуто и плоско, хоть и движет мной непреодолимое влечение. Я хочу лишь то, что диктует моё своеволие. Но как в таком случае можно так приниженно подчиняться, будучи творцом того, перед чем пресмыкаешься? В бессилии чувствуется бесплодие всякого слова, что следует вставить в оправдание, к тому же лишь вымученно и отдалённо можно определить какой бы то ни было его смысл, цементирующий устремления души в одно-единственное, коим является она. Я не знаю, что стоит в конце, скорее всего ровным счётом ничего, пустая иллюзия, разобравшись в которой, сразу переключусь на ничтожную возню, но лишь для того, чтобы не потерять веру в эту мечту.

Занятно получается, ведь если происходящее со мной есть лишь бесплотная фантазия, а к тому идёт и шло с самого начала, то кто же тогда такой я, что столь малое способно вызвать во мне такую бурную страсть? Конечно, я сильно путаюсь и темню, однако прекрасно понимаю, что эти эмоции исключительно мои, что часть меня где-то в потаённых уголках души даже рада испытывать подобное, более того, осознаю, что всё это больно смахивает на подростковую экзальтацию и боязнь признаться себе в глупости и ничтожности своих устремлений, хотя в моём случае, скорее, имеет место неумение. И хоть я уже не подросток, мне 41 год, но живу лишь этим сумбуром ограниченных ощущений, страшась расстаться с ними в том числе и потому, что они так дорого мне даются, и не могу не мелочиться, пытаясь притянуть за уши значимость к проявлениям своей натуры безо всякого на то основания только постольку, поскольку обладаю ими, а в итоге – опять ложь. К тому же теперь я не в состоянии разобрать, кого именно мне надо, настолько неопределённо и вымучено моё чувство, оба образа так цельно слились, точнее, она полностью вобрала в себя то полудетское впечатление, что различия между реально произошедшим и иллюзорным стёрлись окончательно. Я снова и снова стараюсь сравнить фантазию и действительность, и снова и снова они выходят у меня тождественными, и то и другое есть часть моей жизни, без коих она немыслима. Потом пытаюсь нагородить умозрительных конструкций, защититься ими, привести кое-что в порядок, но они сыпятся как труха от малейших противоречий, от любого припадка чувствительности, от бессознательных воспоминаний или повседневных мыслей, словом, ото всего, что является или просто кажется настоящим, реальным, правдивым. Мечусь туда-сюда, мыслей никаких, с трудом вылущиваю содержание из ощущений, а в итоге – в руках пусто, зато на полу груда шелухи. Неблагодарное это занятие, будто я рассказываю пустую историю, пытаясь приниженно и смиренно привлечь чьё-то внимание, но делаю это крайне безуспешно. Оно оправдало бы себя в том случае, если бы с его помощью удалось определить, что именно со мной происходит, однако у меня иссякают последние силы, кончается словарный запас, я не знаю, что ещё мне сделать, чем отвлечься, ведь бросив рассуждения, останусь вообще ни с чем.