Георгий Левченко - Сон разума

К утру у него страшно разболелась голова, что неожиданно для самого себя он принял чуть ли не как благодать – эта боль вернула его к реальности, он начал оправляться от бредового состояния, мысли стали растекаться в разные стороны, но мучившее доселе ощущение наглухо засело в сердце, точнее, обнаружило своё вполне определённое содержание в нём, всеобъемлемость которого потрясло всё его естество. Образно выражаясь, оно вдруг расширилось до таких пределов, выкристаллизовавшись в мутной массе других чувств и затем прибрав их к рукам, что нечто постороннее, что-нибудь совсем небольшое и безобидное, нечаянно встрявшее где-нибудь сбоку и ни на что не претендуя, начинало мучительно его стеснять, от чего душа просто разрывалась на части. Когда минуло два, потом три, а потом и четыре часа, Фёдор всё ещё испытывал надежду, что вскоре состояние его измениться к лучшему, но этого не происходило, а ведь уже через несколько часов он обязан был вернуться на работу. Плюнув и не желая более просто сидеть и ничего не делать, он, наконец, нашёл, чему посвятить остаток свободного времени, правда, до безобразия ленясь и сопротивляясь всем своим существом, почему и вышел почти горячечный бред.

16.05 Вот кое-что и прояснилось, да и ранее бы, не будь я… Хотя можно ли тут говорить о какой-то ясности? Нет, я ошибся, здесь не белиберда про любовь.

На вид ей было где-то лет 15-16, возможно, и меньше, но никак не больше, мне тогда, если правильно помню, около 12, день рождения месяца через два наступал. Видел я её всего только один-единственный раз, летом, в начале августа, на остановке общественного транспорта, когда с родителями долго ждал автобуса, ходившего между городом и его отдалёнными окраинами с дачными посёлками. Всё произошло как раз в одном из них, мы возвращались с дачи домой, отец тогда и на половину её не достроил, и после нескольких недель мучения в палатках, а у него с матерью к тому же отпуск заканчивался, решили, наконец, с цивилизацией воссоединиться. По-видимому, времени было где-то около шести, вечер не то чтобы начался, но и день не то чтобы продолжался, погода жаркая и душная, мне, судя по всему, действительно сделалось не по себе, точно помню, как кружилась голова и чувствовался давящий горло приступ тошноты, к тому же толпа собралась приличная, шум и говор, и едкий запах пота, а неуместная забота нескольких посторонних раскрасневшихся от жары жирных баб в неряшливой рабочей одежде, случившихся рядом на беду и заметивших что-то неладное в моём поведении, о «вдруг так побледневшем мальчике, и притом таком худеньком», неприятных ощущений только прибавила. Наверно, из-за этой толпы я не сразу её заметил, а, может быть, она просто появилась позже, дач там располагалось в избытке, и со всех сторон время от времени на остановку подходили всё новые и новые люди, создавая нездоровую атмосферу раздражения по поводу задерживающегося автобуса и предвкушая унизительную давку в горячей жестяной коробке. Я даже сейчас отчётливо могу представить себе её лицо, неровно освещённое Солнцем, пробивавшимся между листьев обильно нависавших над дорогой деревьев безо всякого движения, помню куски теней на пыльной обочине, помню дорогу, из асфальта которой выступали крупные отшлифованные камни на отчётливо наметившейся колее, помню и саму остановку, железную, раскалявшуюся днём так, что к ней нельзя было притронуться, чтобы не обжечься, в чьей тени мало кто мог спрятаться, да и не пытался из-за духоты внутри. Лицо той девушки с невысоким, немного выдающимся лбом казалось удивительно белым, совсем не загоревшим, несмотря на то, что начался последний месяц лета, её тонкие и длинные брови (сейчас могу предположить, как она долго работала над ними) ярко выделялись на нём своей чернотой, будто немного растерянные большие глаза почти немыслимого сине-жёлтого оттенка были несколько безвкусно, однако довольно мило подведены, плоские скулы идеально прямо окаймляли её лицо, столь же идеально выглядел совершенно прямой в меру выдающийся нос, пухлые же губы небольшого рта со строго прямыми уголками были либо вообще не накрашены, либо накрашены неброской помадой естественного оттенка, а острый, но на самом-самом кончике мило закруглявшийся подбородок на всём этом в довершении как бы ставил печать безупречности. Не говоря о том, что в первое же мгновение она показалась мне неземным существом, выглядела девушка вполне обыденно: рубашка в мелкую клеточку сероватого цвета с оранжевыми полосками, концы которой были завязаны на животе, шорты из обрезанных потёртых джинсов, невзрачные кроссовки, возможно, просто кеды, и лишь, быть может, её пышные рыжие волосы, густо изливавшиеся из-под небольшой пёстрой треугольной косынки сразу бросались в глаза.

И вспомнил же я её через всю свою сознательную жизнь, сегодня, в половине третьего дня, точнее, без 25, готовя материалы к отчёту о влиянии внедрения кое-какого моего предложения на рост продаж кое-каких изделий. Хоть вешайся. Уж не главное ли это воспоминание в моей жизни? Не знаю, заметила ли она меня, собственно, и замечать-то было нечего, я же смотрел на неё несколько минут не отрываясь, потом машинально отвёл взгляд, потом также машинально продолжил смотреть, и хорошо, что в том возрасте совершенно не понимал, как глупо это выглядит со стороны. И ещё одна примечательная деталь: помнится, утром того дня я взял на даче давно приготовленную гибкую и прочную палку, чтобы отвезти её домой, и на протяжении всего пути до остановки, а километров это не менее пяти, нещадно хлестал росшие вдоль дороги кусты, мне нравилось, как на них рвутся листья, много так их покрошил, однако, вернувшись домой, вдруг обнаружил, что где-то её потерял, она, по всей вероятности, выпала у меня там из рук. Смешно вспоминать, но на следующий же день, попросив у кого-то из родителей, по-моему, у матери, денег на нечто постороннее, а круг моих тогдашних интересов ограничивался кином и мороженым, я ровно в то же самое время вернулся на ту же самую остановку, кажется, и за палкой в том числе, но, разумеется, ни той, ни другой там не оказалось, только родителей переполошил, поскольку поздно вернулся, путь ведь был совсем не близким. Вот и вся история моего первого чувства.

Как можно объяснить подобное? как определить? можно ли вообще это сделать или оставить, как есть, или пройти мимо? Если это и была любовь, первая любовь, то ненормальная, ненастоящая, бессознательная, детская и ничем не чреватая, не знавшая своей цели, но в то же время сила, с которой она захватила всё моё существо, оказалась исключительной, поскольку чего-то большего у меня в жизни так и не произошло.

Мой незрелый и не готовый к таким потрясениям ум был настолько поражён, что я стал крайне молчалив и задумчив на долгое время, этого за мной ранее не замечалось, моё поведение полностью переменилось, полудетские и не всегда добрые выходки совершенно прошли, почему родители начали беспокоится о моём здоровье и, как оказалось, не зря, поскольку вскоре я действительно всерьёз заболел, кажется, чем-то инфекционным, помню, что в период болезни сильно ломило скулы. Короче говоря, никто так и не догадался, в чём дело, а радость от выздоровления да ещё и от того, что почти на месяц позже пошёл в школу, окончательно стёрли во мне непосредственную реалистичность первоначального впечатления (о последующем и говорить здесь не место), но, как оказалось, я его не забыл, более того, всю жизнь нёс в своём сердце всю ту живость, которая сопровождала его первые мгновения.