Георгий Левченко - Сон разума

А моё суждение о подобных происшествиях очень даже однозначное: я всегда считал и никогда не собираюсь отказываться от своего мнения, что такие истории, в коих эмоции бьют через край, а ум сочится в стороне по капле, случаются только с теми людьми, которые сами мало что собой представляют – им очень нужна душедёрня, чтобы почувствовать себя живыми, почувствовать причастность жизни, чему-то существенному вообще, разбирать не обязательно, и они сознательно (в большей или меньшей степени) идут на роковые поступки. Впрочем, нет, насчёт сознательности приврал, сам же только что написал, что им ума не хватает, но тогда тем более я прав. Вместе с тем они, наверно, чувствуют жизнь иначе, нежели я, сидя сытым в не без всевозможных удобств квартире. Хотя, раз уж на то пошло, предохраняться надо было, а если она хотела ребёнком кого-то связать и на что-то сподвигнуть и вдруг ошиблась, скорее, просто по неопытности, а не глупости, то почему же её тогда родители от всей этой гадости не уберегли, не разъяснили или ещё чего-нибудь сделали, что им надлежало? Даже пусть случилось, что случилось, существовали тысячи путей, если не для неё, то для него точно избежать подобной развязки. Однако надо было выбрать самую нелепую, самую немыслимую и животную, уголовщину чистой воды. Не может быть, чтобы он настолько нуждался в таких деньгах, и я уверен, совсем небольших. Чем дальше, тем больше чувствую, что история эта крайне тёмная и находится за гранью моего понимания. Пусть я ни с чем подобным ранее не сталкивался, и слава богу, однако какая-то логика в ней должна быть, и, главное, что в сухом остатке? Можно даже поставить три знака вопроса, результат не измениться. Но хватит причитать, что-то я увлёкся, в конце концов всё само собой разъясниться, а если не разъясниться, то особого значения для меня иметь не будет; вернусь-ка к своим баранам.

Я ведь до сих пор не могу понять, откуда вдруг во мне взялось чувство беспредметной влюблённости и почему оно до сих пор живо. И именно беспредметной, никто пальчиком меня не манил, т.е. можно подумать, что и манил, но точно не конкретно меня, а так, вообще манил, ради развлечения безликой серой массы, либидо ей потешить, ничего же умнее придумать не могут. Пожалуй, она и тип отражает, и в телевизоре ровно для того, чтобы его отражать, а простачки вроде меня покупаются, хотя… хотя я начинаю перед собой выпендриваться, безразличие пытаюсь изобразить да словами отгородиться. Но с другой стороны, ничего и не культивирую, не взращиваю, влюблённость не подпитываю, не то чтобы иллюзии строить, более того, стараюсь не уделять ей особого внимания, на самотёк оставил, не заботясь, чем всё закончится. Да, я и не прилагаю никаких усилий, чтобы от неё избавиться, но это уже совсем другое дело, могущее вылиться в насилие над самим собой, тем более что не много-то у меня самого себя осталось. Однако самое поразительное, что ощущение сие идёт вразрез всей моей жизни, абсолютно ей не характерно и смахивает на саркастическую насмешку над прошлым. Будь мне дано взглянуть на него со стороны, я бы увидел, откуда оно проистекает, поскольку больно сомнительно, чтобы просто так подобные нелепости вылазили. Но что конкретно предстало бы перед моим взором? – констатация глупости? Посмотрев на неё, я бы в очередной раз прошёл мимо, даже разбираться бы не стал. Понятно, что в данный момент безразличием я лишь душу пытаюсь себе растравить, однако даже на самое личное и в то же время практическое предположение, что угораздило меня так вляпаться исключительно по причине недавно начавшегося одиночества, не нашёл в ней никакого отклика. К тому же последние порывы вынести себя из себя самого, чтобы хорошенько разглядеть со стороны, теперь кажутся педантством, элементарный педантством, что, впрочем, по неопытности простить можно.

Странности сложившейся ситуации заключается в том, что я полюбил ту, которую не знаю, я не только не вынес наружу нечто непонятное, но ещё прибрал внутрь кое-что совсем невообразимое. А ведь хватило, хватило меня на эту нелепицу, авось хватит и на что большее. Если бы нежданно-негаданно свалившееся на мою голову чувство было любовью с первого взгляда, тогда всё встало бы на свои места, но взгляд-то не первый, не рассмотреть прежде, конечно, мог, однако не совсем же я слеп. Говорят, что есть специальные психические механизмы, которые влюбиться несколько раз одновременно мешают. Но я же не любил никого, хоть и не был одинок, но не любил, а тут вдруг на тебе, девай куда хочешь, и если вдруг случайно кого-нибудь встречу, то из-за такой чепухи пропустить могу. Это уже непростительно.

Есть, правда, нечто ещё более странное. Я не задумываюсь о реальной стороне дела, непосредственно о цели во всех смыслах. В действительности, это весьма спасительная странность, ведь и подумать страшно, в какое глупое отчаяние я бы пришёл, если бы хоть мысленно попытался коснуться возможности чего-то реального. Тогда да, тогда меня бы объяли мрак и неизвестность, а, главное, ничтожество, оно тяготило бы более всего. Так или иначе, но мне постоянно кажется, что эта влюблённость происходит пусть и со мной, но отстранённо или понарошку или и то и другое, я здесь, а она где-то там, от чего я могу вполне безразлично поизиливать душу по сему поводу, потом повернуться и уйти по своим делам. Однако само чувство настоящее, на сколько чувства вообще могут быть настоящими, что я прекрасно осознаю, и отрицая его отношение к своему внутреннему миру, точнее, пытаясь отрицать, отдаляя его сущность от своих главных переживаний, я всё равно вижу его, вижу непосредственно в себе, а не угадываю через постороннее по косвенным признакам, мечась в предположениях, как это ранее бывало. И, главное, опять с этим ношусь, т.е. со всяким пустячным ощущеньецем, результатом преувеличенной чувствительности, и не могу отвязаться. Постоянно кажется, что что-то в нём осталось недосказанным, недоузнанным, от чего каждый раз вырисовывается странная, крайне нездоровая картина, а я ведь был так ему рад буквально пару часов назад. Кажется, сам всё гублю, но это уже не новость, это рок, это судьба у меня такая бестолковая.

Днём с Фёдором неожиданно и молниеносно случилась чрезвычайная перемена, будто неистовый пламень мгновенно пожрал ветхие деревянные конструкции его хрупкой душонки, и ото всего прежнего внутри остались лишь дымящиеся, чёрные как смоль головешки, неспешно дотлевающие на фоне серого унылого неба. Но всё по порядку: сидя на работе в кабинете, он вдруг на секунду замер и задумался, а потом, когда очнулся, несколько минут не мог разобрать ни единой буквы, не говоря о том, чтобы сложить из них слово, ни на бумаге, которую едва удерживал трясущимися пальцами, ни на клавиатуре, ни на экране монитора. Всё его существо сжалось в одну точку или мысль или ощущение, в нечто, совершенно неопределённое, ни с чем не сравнимое, тело сковало судорогой жгучего холода, будто он вмёрз в лёд как небезызвестный персонаж одной очень старой комедии, и припадок сей хоть и продолжался сравнительно недолго, однако ему показалось, что прошла целая вечность. Оборвалось ли что-то у него внутри, вспомнил ли он что-то важное или страшное, о чём сподобился забыть, или невзначай ощутил нечто, подавляющее естество, – поначалу было непонятно, однако первозданный, первородный ужас перед неукротимой стихией, который, наверно, испытывали все первобытные люди перед силами природы, целиком овладел его душой. Подобное состояние у современного образованного человека граничит с ощущением тотальной предопределённости судьбы, абсолютной несвободы воли, что предполагает обречённое противостояние ничтожного существа и бездушной, неумолимой неотвратимости бытия. Фёдор обильно покрылся ледяным потом, некоторое время мерно капавшем с подбородка на важные документы, что лежали на столе, пока не спохватился и не утёр своё бледное лицо носовым платком из заднего кармана брюк, который сам был уже влажным; машинально оглядев будто сквозь дымку свою белоснежную рубашку, он заметил, что она совершенно прилипла к телу, и в таком виде просто стыдно было показываться людям на глаза, поэтому, поднявшись не без труда с кресла и на ватных ногах пройдя несколько шагов по ставшему очень мягким блёклому напольному покрытию, громко запер дверь, чем весьма удивил секретаршу, которая даже вздрогнула, погружённая до того момента в работу. А между тем в горле его совсем пересохло, нижняя губа прилипла к челюсти, языком невозможно было повернуть, и пока он сидел за столом, его бледное лицо неестественно подрагивало в конвульсиях, губы беззвучно шевелились, казалось, Фёдор пытается что-то вслух, но шёпотом себе уяснить, однако тщетно, а остановиться всё равно не может. Пару раз во время этого процесса он закрывал глаза, однако, скорее, машинально, нежели чтобы сосредоточиться.