Марина Зенина - Одержимые

– Они знали! – задыхаясь, кричал радиотехник. – Они все о нас знали! Кто мы, когда прилетели, зачем – им всебыло известно!

Радиотехник поднял с земли толстый металлических щиток – он был измят, как фантик. В конструкции зияла дыра, из которой торчали наружу разодранные провода.

– Чтобы знать, как сломать маяк, они должны были знать, как он устроен.

– Не думаю, что это могло их затруднить.

– Мы остались совершенно без связи, – сказал Роуди. – Мы должны улетать.

– А как же Эндрю?! Хотите, чтобы он остался здесь? – разозлился социолог.

– Мы вынуждены так поступить. Силы слишком неравны, Гарри. И без связи нам здесь нечего делать. Возвращаться за ним – самоубийство. Ты прекрасно понимаешь все сам.

– Мы вернемся сюда с подмогой и заберем его. Я обещаю, – сказал Райли, положив ладонь на плечо социолога.

Сорок минут его уговаривали подняться на корабль. Наконец, он согласился. Когда двигатели были включены и все готовились к старту, в боковую часть корабля как будто врезалось что-то огромное. Раздался громкий металлический скрежет, взвыла сирена, замигали красные аварийные лампы.

– Повреждение бокового двигателя. Повреждение бокового двигателя.

Социолог бросился к иллюминатору. У подножия корабля расстилался серо-синий ковер из кнороков. На первый взгляд их было несколько тысяч.

– Нам не позволят улететь.

Снова удар, теперь уже с другой стороны.

– Что это? Чем они бьют?

– Это куски скалы. Они перемещают их.

– Возгорание в топливном отсеке. Внимание! Необходимо немедленно покинуть корабль. Опасное возгорание!

Но никто не успел бы покинуть борт, потому что в следующий миг произошел взрыв. Мощная вспышка плазменной энергии обуглила остов корабля и испарила все, что находилось внутри. Кнороки достигли своей цели. Уничтожение экспедиции не было местью с их стороны. Столь развитой расе давно были чужды чувства и эмоции. Это была всего лишь рациональная забота о собственном будущем. Часть алгоритма. Кнорокам действительно не нужен был никакой контакт, в этом предположении социолог не ошибся. Являясь одной из самых высших цивилизаций, сине-серые медузы не нуждались ни в покорении космоса, ни в заселении других планет, ни в обмене опытом. Они обладали бессмертием, питались чистой энергией и не испытывали абсолютно никаких трудностей с проживанием на Эгиде-3. И, как совершенные биокомпьютеры, они не могли допустить, чтобы их налаженную систему существования кто-то нарушил. Следующие экспедиции тоже окажутся неудачными. А через несколько лет человечество осознает невосполнимость потерь и свернет этот проект. Кнороки навсегда останутся сами по себе.

Я закинулся таблетками, не запивая. Только потолок подпрыгнул перед глазами. И нет, это отнюдь не признак моей брутальности. Мне надоело. Надоело все. Сдерживаться, терпеть, не привлекать внимания. Я вечно пью эти чертовы таблетки, волнуясь, лишь бы никто не заметил. Теперь я сделал это демонстративно, широко взмахнув рукой, и испытал удовольствие от этого жеста. К тому же уже необходимо было хоть чем-то перебить разбушевавшийся поток воспаленного сознания, норовивший вырваться за рамки приличия. Чудовищно горький вкус таблеток обычно справлялся с этой задачей. На некоторое время. Я не скривился. Привык к этому гадостному привкусу во рту. За столько лет как не привыкнуть?

Я медленно осмотрел свои ладони с обеих сторон. Светлая кожа, местами гладкая, местами шершавая, местами откровенно грубая. Светлые, выгоревшие волоски на сетке эпидермиса. Остатки объеденных ногтей. Линии на ладонях. Идеально прямые, длинные пальцы. И самое главное – голубоватые и опухшие от напряжения вены.

Досконально оглядывая руки, я старался уцепиться взглядом хоть за что-нибудь, что удержит меня в этой реальности, но ничего особенного не находил. Зачем я это делаю? Ритуал. Временами помогает предотвратить или отсрочить психологический коллапс. Который уже нависал надо мной в тошнотворной близости, маячил словно бы у самых век, как марево крошечных темных молний, и загораживал обзор, грозясь отключить мое сознание в самый неожиданный для меня момент. Стоило только поднять взгляд, пытаясь рассмотреть эти молнии, как они тут же исчезали, сверкая и поддразнивая. Это жутко раздражало.

Я стрелял глазами, тщетно пытаясь ухватиться болезным умом за скользкие хвосты червеподобных мыслей, при этом голова моя нервно подергивалась. Наверное, это не слишком приятно выглядит со стороны. Сидит сумасшедший и вздрагивает, как эпилептик. Но какая мне разница, что думают эти букашки, когда я каждый день неотвратимо схожу с ума, за ночь возрождаюсь из пепла и снова схожу с ума. Бесподобная кольцевая композиция. Нет ничего в этом мире, что не задевало бы своим существованием моей психики и не повреждало ее одним своим присутствием, одним упоминанием о себе. Никто из однокурсников не выдержал бы этого в течение стольких лет. А вот я – могу. Как? Сам не понимаю. Врачи, кстати, тоже.

Пара длится бесконечно. Как будто кто-то берет и специально замедляет ход времени в два, в три раза. Секундная стрелка часов под моим убивающим взглядом почти замирает, и я уже уверен – в мой мир действительно кто-то вмешивается, чтобы поиздеваться надо мной. Реальность крошится, как известь, осыпается у меня перед глазами, а потом вновь собирается в одну картинку, пусть и неверно склеенную.

Когда у меня случается коллапс, всегда так происходит. Я стараюсь очистить голову и внимательно наблюдаю за своими пальцами, ладонями, руками. Начинаю видеть причудливые узоры в переплетении вен и линий на внутренней стороне ладони. Скорчившись над партой, я подношу их почти к глазам. Они такие длинные, такие сухие и гладкие, такие… Голос преподавателя звучит как из колодца, эхом отражаясь от металлических стенок моей черепной коробки. Пальцы плывут у меня перед глазами в такт звукам далекого мерного голоса, пульсируют. Я подношу наручные часы почти вплотную к глазному яблоку и смотрю на бегущую по запястью стрелку, сглатывая набежавшую слюну. Она кислая и гадкая. Божественное послевкусие таблеток. Прошло всего лишь полчаса пары, а меня уже посещают мысли о суициде. Дожить бы до вечера.

Надо выйти.

Надо выйти.

Неважно, зачем. Скорее.

Просто выйди отсюда, пока ты не закричал или не сломал парту или не вырвал кому-нибудь кадык.

Перед тем, как встать, я решаю прочистить горло. Как всегда, это получается у меня слишком громко, и вся аудитория обращает на меня взгляды. Что они выражают, я не вижу, потому что перед глазами все плывет. Хотя меня это и не интересует. Неловко поднимаясь, я задеваю локтем свой термос, и тот с металлическим лязгом обрушивается на пол. В сонной аудитории это звучит оглушительно громко. Все продолжают смотреть на меня. Хорошо, что крышка плотно закручена. Я всегда их плотно закручиваю. Есть страх, что могу разлить. Очень не люблю разливать что-то. И двери плотно закрываю, и крепко завязываю узлы. Вдруг – раскроется, развяжется.