Марина Зенина - Одержимые

***

Странное дело, но то легкое ощущение просветления уже неделю не оставляет меня, несмотря на то, что все остальное остается прежним. Изменился мой ежедневный порядок жизни – незримо для окружающих, зато очень даже заметно для меня самого. Думаю, это очередной небольшой период облегчения, когда болезнь временно отступает и сдает свои позиции, но как долго он продлится на этот раз – мне неизвестно.

По ночам мне даже порой удавалось поспать – пятнадцать-двадцать минут прямо за столом, где я писал стихи или рисовал. Я радовался этому неожиданному достижению и гадал, что могло стать причиной для регрессии расстройства. Есть несколько догадок, но они слишком наивные, чтобы воспринимать их всерьез.

В институте творилась какая-то буря. Люди стали на меня реагировать , улавливая тончайшие изменения во мне и моей психике. Кое-кто стал кивать мне при встрече, всего пара человек, и я даже не разглядел их. Мало того – со мной стали заговаривать . Пока что только ради того, чтобы поиздеваться, но это все равно прогресс. Я много нового узнал о себе. В обществе укрепилось мнение о том, что я тупой как деревяшка, затупок-наркоман, парень нетрадиционной ориентации и вообще темная личность. Кое-кто пытался задавать мне прямо в лоб провокационные вопросы, я бормотал в ответ что-то несвязное, к своему счастью понимая, что уже почти разучился разговаривать. Наверное, моя нечленораздельная речь только укрепила их уверенность в отсутствии у меня интеллекта как такового. Именно поэтому все с таким негодованием и шоком оборачивались на меня, когда на парах я стал задавать дельные вопросы лектору. Все эти люди были категорически против разрушения собственной теории обо мне, но, тем не менее, я ощущал, что у меня есть желание и силы изничтожить ее.

Болезнь и правда отступала. Мне стало легче переносить пары, я даже не выходил больше в туалет в середине занятия. Мысль о мытье рук посещала все реже. Я стал позволять себе короткие реплики, над которыми потом смеялись целый день. Вероятно, смешнее всего было не то, что сказанное мной действительно веселило содержанием, а то, что сказанное было сказано именно мной.

На меня смотрели с новым интересом, а я разглядывал этих людей, пытаясь хоть кого-нибудь запомнить по внешним очертаниям. Получалось плохо. Они все казались мне абсолютно одинаковыми фигурками. Причем фигурками довольно незатейливыми, глупыми, заурядными. Как внешне, так и внутренне. Порой до меня доносились обрывки их разговоров, и я убеждался в своем давнем мнении – стоит человеку открыть рот, как он меня разочарует. По иронии судьбы, мы с однокурсниками терпеть друг друга не могли, но в силу того, что учимся мы вместе, это приходилось делать.

По правде говоря, попался мне один человек, образ которого мое воображение выхватило и запечатлело, и то лишь потому, я думаю, что он попался мне посреди пустого коридора. Скорее всего, это была девушка, а может быть и парень с длинными волосами. Суть в другом. Приветствие этого человека, адресованное мне, не содержало в себе издевки и презрения. Мне показалось, что даже наоборот. Я ощутил дружелюбие и очень удивился, что оно направлено на меня. Но вместе с этим отчего-то я стал нервничать. Я не хочу подпускать к себе людей ближе, чем они сейчас есть. Меня устраивает мое социальное положение. Я боюсь перемен. И если кто-то захочет со мной сблизиться, мне придется дать волю грубости и агрессии, глубоко подавленным внутри меня. Потом их снова необходимо будет долго и трудно усмирять, сажать на боле крепкие цепи, в общем, дело это тяжкое и сутолочное. Не хотелось бы его начинать, сорваться боюсь на ком-нибудь поблизости.

Под конец недели болезнь начала неохотно, но ощутимо ворочаться во мне, как очнувшийся червь, и потихоньку прогрызать изнутри пути наружу. Я принял это безропотно. Период просветления не мог длиться вечно. Однако я уже успел ощутить себя частью коллектива и даже немного к этому привыкнуть.

В пятницу на последней паре со мной произошло кое-что, после чего окончательно стало ясно, что болезнь возвращается и властно вступает в свои права. Рассматривая студентов вокруг, я сделал услугу своему воображению. Оно схватило чей-то образ и стало медленно и методично использовать его для проецирования всей жестокости и бездушности, скопившейся во мне к тому моменту. Механизм запустился. Мне оставалось только смотреть за его работой, как люди смотрят фильм.

В реальном мире я находился за партой в небольшой аудитории и не шевелился, глядя в одну точку. В мире своих фантазий я совершал такие действия, на которые не решился бы в жизни. Я вырывал человеку язык голыми руками, пачкаясь в крови по локоть; я отрезал ему уши с тем же спокойствием, с которым снимают чешую с дохлой рыбины; я вилкой выкалывал ему глаза, упиваясь криками и болью человека, находящегося полностью в моей власти. Я бил его, швырял головой об острые углы парт, разбивая ему виски, я топил его в воде, душил, сбрасывал его тело из окна и наблюдал за тем, как оно столкнется с асфальтом…

Этот ужасающий спектакль продолжался в моей голове практически все занятие, и я ничего не видел перед собой, кроме сцен жестокого насилия, красочно разыгравшихся в воображении. Я не понимаю, как зарождается этот процесс в моем сознании, что служит ему причиной. Ведь я в эти моменты не испытываю ни агрессии, ни злобы к человеку, который не вовремя попадается мне на глаза и невольно становится жертвой моих кошмарных грез. И то, что мне приходится видеть с его участием, тоже не приносит мне особого удовольствия. Хотя, как сказать…

Я неожиданно понял, на кого все эти полтора часа проецировались мои навязчивые идеи насилия, убийства и нанесения увечий. Это был тот самый человек, с которым я встретился утром один на один в коридоре, и который кивнул мне. Мне стало немного стыдно. Но с другой стороны, ведь я не могу этим управлять. Да и, если признаться, мне даже немного понравилось. Говорит ли это о том, что у меня садистские наклонности? Я не знаю. Надо будет обсудить это с врачом.

***

Пятница

Сегодня красивый. Прямо кровь с молоком – пышет физическим здоровьем. Тот самый терракотовый румянец играет на щеках, дыхание нестабильное, хриплое. Глаза горят, на них нет обычной пелены, и кустистые брови не сведены к переносице, а чуть приподняты. Первая с ним поздоровалась – встретились в коридоре один на один. Пробормотал что-то тихое в ответ, глядя будто бы сквозь меня. Впрочем, как обычно.

Был в столовой после первой пары. Позже сама заговорила с ним, когда увидела, что ему нужна помощь – подсказала, где будет следующая пара. Странно, что он не здоровается первый, хотя видит меня, смотрит на меня, прямо мне в глаза, но молчит. Это гордыня, презрение или просто привычка? Уже середина пары, странно, что он не выходит. Сидит сзади, тихо, даже не кашляет. Задает вопросы, пытается шутить. Очень странно слышать его голос. Все остро реагируют на его активность. Пара кончается, он так и не выходил.