Ирина Мальцева - Не повтори моей судьбы

Так почему же сегодня его глаза не лучатся, не щурятся от смеха?! Почему он смотрит так отстранено? Он прощается с нею? Разлюбил?!

Снова перед мысленным взором Таисии встала давняя картина: утро, солнечный свет заливает палату, спиной к свету стоит соседка с картами в руках. Лица не видать, но голос безжалостно твердит: «Несчастная твоя судьба, Таисия Панова. Много в ней страданий…радость будет на том свете». И что-то про нечаянный цветок. Уж не про Шурочку ли речь шла?

Холод сковал Таисию, лишил её сил говорить, дышать, думать. Страшное уже предрешено, поняла она, так чего зазря суетиться? «Радость будет на том свете», сказала покойница, пусть так и будет.

ххх

Судьба играет человеком…Это про него, про Давида Канцлера сказано. Ну, казалось бы, что может измениться в устоявшейся жизни человека, который разменял шестой десяток? Все плохое и хорошее уже случилось, так нельзя ли дать человеку дожить без потрясений! Зачем отнимать у него вымоленное с таким трудом счастье?

Давид мало посвящал Таисию в свои семейные дела и оставлял Мару и детей в относительном неведении того, где он бывает чаще, чем дома. Такая жизнь, хоть и тяготила Канцлера, но давала возможность не чувствовать себя негодяем. Не мог он бросить своих уже подросших детей, тем более не мог отречься от малышки Шурочки.

Конечно, он представлял, что однажды Мара заинтересуется его вечными отлучками, устроит скандал и даже, преодолев свою природную лень, подаст на развод. Но он и представить не мог, что разрушителем его счастья станет старшая дочь Лия.

После нескольких лет совместного проживания с другом-фотографом, Лия все же вышла за него замуж и тут же уехала с ним в Израиль на постоянное место жительства. Через небольшое время Соня, к тому времени обладательница второй премии конкурса в Праге, тоже вышла замуж за дирижера симфонического оркестра пражского радио и благополучно перебирается жить к нему. Заграничная жизнь дочерей, которые в письмах и в телефонных разговорах расхваливали новое житье, лишила сна вечно инертную Мару. Она вдруг загорелась идеей перебраться на историческую родину. Не поставив Давида в известность относительно своих планов, она начала активную деятельность по преодолению всяческих преград, и через год получила разрешение на выезд. Разумеется, что планы матери горячо поддержали старшие дочери. Давид был поставлен перед фактом: или он уезжает в Израиль с Марой и сыновьями, или больше никогда не увидит никого из детей.

Мало сказать, что Канцлер был ошарашен и убит. В свои худшие годы он не помышлял о том, чтобы покинуть страну, а уж сейчас, когда у него есть Таисия и Шурочка… Он собрал свою волю в кулак и попробовал переубедить жену. Он рисовал перед ней картины безрадостной жизни в чужой стране, неопределенность их будущего, возможность тоски по России. Но Мара всегда отличалась упорством, достойным лучшего применения. Она воззвала к отцовским чувствам Давида, имеющего двух талантливых сыновей.

–Что они могут иметь здесь? Средний вуз и работу за мизерную зарплату?—кричала Мара.—В свободном мире у них будут другие перспективы! Если ты этого не понимаешь, ты кретин, Давид!

Лева и Арсений встали на сторону матери. Подарки, которые присылали им сестры, их рассказы о том, как можно устроиться, имея голову на плечах, лучше всего убеждали развитых не по годам мальчиков.

Давид встал перед выбором. Даже в страшном сне ему не могла присниться разлука с Таисией и Шурочкой, а тут наяву! Сгоряча он решился на развод с женой и даже сказал ей об этом. Но его чадолюбивая душа не дала ему сделать это. Значит, придется расстаться с Таисией и Шурочкой.

Именно об этом и рассказал Давид Михеевич Пановым, собравшимся на день рождения его дочери. Шурочка, не понимающая, почему беззвучно плачет её мама, почему схватилась за сердце бабушка и почему так недовольно морщит лоб дед, тихо как мышка сидела за занавеской, прижимая к себе котенка, и переводила испуганные взгляды с одного взрослого на другого. Никто не ругался, не ссорился, но выглядели так, словно сейчас разойдутся и никогда больше не встретятся. Хотелось заплакать, но появившийся в груди комок не давал. Девочка бессильно прислонилась головой к оконному стеклу, закрыла глаза и постаралась заснуть. Может, когда она проснется, все будет по-другому, все снова развеселятся, и не будет этой страшной тишины в доме.

Но тишина в доме Таисии поселилась надолго. Потекли недели и месяцы без Давида. Таисии не хотелось ни есть, ни спать, ни работать. Только Шурочка на какое-то время могла вырвать женщину из оков апатии и безмерной тоски. Девочка давно не видела отца и первое время часто спрашивала о нем. Но каждый раз у мамы кривилось лицо, краснели глаза, а потом целый вечер дома пахло лекарством, которое мама капала из темного пузырька. Постепенно Шурочка поняла, что о папе спрашивать не надо. Она подолгу сидела у окна, смотрела в сторону автобусной остановки и ждала, что папа придет.

Наступил еще один день рождения Шурочки. Она получила подарки от дедушки с бабушкой, от мамы и соседки, с которой иногда оставалась, когда Таисия задерживалась на работе. Снова накрыли стол, но не было того веселья, с которым год назад они ждали прихода Давида Канцлера.

А на следующий день почтальон принес извещение на посылку.

На лицевой стороне посылки красовались иностранные марки, стояли черные и красные штемпели. В коробке, обвязанной розовым бантом, лежала огромная кукла, чем-то неуловимо похожая на Шурочку: те же легкие рыженькие волосики, те же глубокие темные глазки, тот же ротик, приоткрытый в улыбке. Но больше всего присутствующих поразил одна деталь—в кукольных ручках пригрелся рыжий котенок, совсем как живой! Он и сделан, наверное был из шкурки настоящего котенка, имел кожаный носик, глазки из крупного бисера и пластмассовые коготки. Именно таким был котенок в тот злосчастный день, когда Давид сказал, что уезжает навсегда. Сейчас-то котенок сильно вырос и оказался не котом, а кошкой, которую Шурочка назвала Ружей.

Дрожащими руками Таисия вынула куклу из коробки, потрогала её волосики, шелковое кремовое платье, спинку котенка, потом взглянула на замершую у стола Шурочку и снова, как тогда беззвучно заплакала. Соседка, присутствующая при вскрытии посылки, осторожно забрала куклу из рук женщины, передала Шурочке, а сама начала обыскивать коробку в поисках записки или письма. Письмо нашлось. Большой голубоватый конверт был не заклеен. Соседка вытащила из него отпечатанный на машинке лист, а следом плотный глянцевый листок, сложенный вчетверо, исписанный мелким, кудрявым почерком Давида Канцлера. Увидев письмо, Таисия так и подскочила.