Ирина Мальцева - Не повтори моей судьбы

–Дай мне!—вскрикнула она, а заполучив письмо, кинулась в соседнюю комнату.

Шурочка смотрела на невиданной красоты куклу, на игрушечного котенка, и ей казалось, что кукла сейчас оживет, превратится в девочку, а котенок спрыгнет с маленьких ручек и начнет гоняться за собственным хвостиком, как это любила делать их Ружа, когда была маленькой.

Но кукла не ожила, и котенок не ожил. Каким-то образом девочка поняла, что это подарок от отца и вместе с тем к ней пришло ощущение, что никогда она не увидит папочку, хотя тот и обещал, что приедет к ней.

Соседка сосредоточенно складывала и уминала руками оберточную почтовую бумагу, коробку из-под куклы, белый шпагат, а сама все прислушивалась к тому, что происходит в соседней комнате. Послышался стон, потом тяжелый вздох, потом какие-то жалостливые причитания, потом все стихло. Женщина не знала, что ей делать: то ли уйти, то ли остаться и присмотреть за Шурочкой, которая пригорюнившись сидела на своем излюбленном месте на подоконнике за занавеской. От нечего делать соседка запихнула бумагу в печь, придавила её поленом и стала смотреть, как разгоревшееся из угольков пламя жадно пожирает внеурочную добычу. Чтобы жар не пропал даром, соседка поставила на плиту остывший чайник.

Прошло не менее получаса, как вдруг в комнате, куда скрылась Таисия, что-то грохнуло, словно человек запнулся о коврик и рухнул на пол.

–Тая,—позвала соседка.—Тая!– Никакого ответа.

Тогда женщина, осторожно ступая по скрипящим половицам, двинулась к закрытой двери, потянула её на себя, зашла в комнату.

–А-а-а-а-а!

Таисия полусидела, полулежала на полу у кровати, и крепкий пояс от теплого халата сжимал её шею. Конец пояса был привязан к железной спинке. Лицо Таисии побурело, язык вывалился наружу, а вместо глаз на мир смотрели белые глазные яблоки.

Соседке хватило нескольких секунд, чтобы метнуться к столу за ножом, каким перед тем резали шпагат на посылке, резануть по поясу, просунуть нож под узел на шее и, придерживая голову Таисии, опустить её на пол. Упав на колени перед удавленницей, соседка ударила её несколько раз по щекам, чтобы привести в чувство, и только после того, как Таисия со всхлипом втянула в себя первый глоток воздуха, позволила себе облегченно выдохнуть.

–Ну, Тайка, ты зараза!—ткнула она кулаком распростертое тело хрипящей, но уже приходящей в себя женщины.—Башку бы тебе разбить за такие дела! Ты что же, зараза,надумала! Ты о ребенке подумала?!

А Шурочка, испуганная криком соседки и тем, что она схватила нож, тихонько подобралась к двери и увидела лежащую на полу мать, которая с хрипом дышала и отплевывалась и рядом сидящую тетю Маню, рука который все еще сжимала нож. Шурочка задохнулась от ужаса, шагнула назад, но запнулась и рухнула на пол.

Соседка поздно сообразила, что нужно было закрыть дверь, чтобы не травмировать девочку зрелищем матери-самоубийцы. Теперь пришлось отхаживать обеих. Шурочка быстро пришла в себя, умоляюще глянула на соседку:

–Тетя Маня, ты мою мамочку не зарезала? Пожалуйста, не надо!– плакал бедный ребенок.

–Что ты, деточка, что тебе в головушку пришло!—обняла девочку соседка.—Я только поясок разрезала, в котором…мамка твоя…головой…шеей запуталась. Вот!

–Это правда, тетя Маня?—все еще не верила Шурочка.

–Правда, конечно правда! Пойдем к мамке, сама посмотришь.

Она подняла Шурочку и придерживая её за спинку, повела в соседнюю комнату. Таисия сидела на полу, прислонившись к кровати. Она постепенно приходила в себя, старательно растирала шею и громко дышала. Шурочка медленно подошла к матери, опустилась на корточки. Тут она увидела обрывок пояса, привязанный к спинке, и другой, валяющийся рядом. В её голове сложилась страшная картина, и она бросилась на грудь матери, заколотила её кулачками:

–Ты повесилась!—кричала девочка.—Ты повесилась! Ты плохая! Я тебя не люблю! Мамочка!

Бившуюся в истерике девочку соседке пришлось выносить из комнаты на руках. Она сильно прижимала к себе дрожащее тельце девочки, говорила ласковые слова, целовала залитые слезами щечки.

На шум и крики с топором в руках прибежал сосед Василий Дмитриевич. Он охнул при виде Таисии, потом бросил на пол топор, схватил ковш с холодной водой и плеснул ей в лицо. Потом тайком сунул в карман оба конца разрезанного пояска от халата.

–Ну ты, бабонька, довела себя,—укорил он безвольно прислонившуюся к кровати Таисию, по лицу и груди которой текла вода.—Последнее дело вешаться бабе, у которой дитя на руках.

Он продолжал бубнить про себя, а сам оглядывался, стараясь понять, что послужило причиной такого поступка Таисии. На смятой постели он заметил конверт, взял его в руки, покрутил и так и эдак. Ни адреса, ни обратного адреса не было. Василий Дмитриевич постеснялся сунуть нос в конверт и осторожно положил его на столик. Потом он услышал странные квакающие звуки за своей спиной, обернулся и увидел, что это плачет Таисия. Травмированное горло не давало ей реветь во весь голос, и она выдавливала из себя рыдания порцию за порцией. Слезы же беспрепятственно лились по страдальчески сморщенному лицу бедной женщины.

–Чует мое сердце, беда случилась,—пробубнил себе под нос Василий Дмитриевич. Потом потоптался возле плачущей Таисии, дернул себя за ус и пошел на голос соседки, которая все уговаривала Шурочку не плакать.

–Посмотри, какую куклу тебе прислал папа,—шмыгала носом соседка.—Не забыл про тебя за своей границей. И котик совсем как Ружа, погляди только.

Но Шурочки было не до куклы. Она сама, как сломанная кукла, лежала поверх клетчатого покрывала, смотрела в потолок и слушала, как рядом, за стенкой плачет мама.

А вскоре и родители, и соседи, и женщины на работе узнали, что в посылку было вложено письмо от старшей дочери Давида Михеевича, Лии. Она лаконично сообщала, что её отец, Давид Канцлер, скончался от внезапной остановки сердца. Среди его вещей был обнаружен подготовленный к отправке подарок—дорогая кукла, и приложено письмо, из которого Лия Давыдовна и узнала о существовании второй семьи своего отца. По зрелому размышлению женщина решила, что подарок внебрачная дочь отца все же должна получить, а женщина, которую, как она поняла из письма отца, он любил на протяжении нескольких лет, имела право узнать о последних днях жизни Давида Канцлера. Лия Давыдовна очень сожалела о случившемся и просила сообщить, если Шурочке что-нибудь нужно будет.

«Теперь мы знаем, почему так тосковал наш отец по России,—было напечатано в письме.—По всему видать, он вас очень любил и сильно переживал за дочку… Мы не оставим без внимания нужды нашей кровной сестры, в чем бы они ни выражались. Пишите без стеснения».