Дмитрий Анашкин - «Мой друг – инопланетянин!»

– Так тебе, что, опять мое тело надо? – задумчиво и подозрительно спросил я. Уж больно плохие воспоминания у меня остались от высадки на Луну.

– Блин, конечно, Димыч, быстрее, последние силы уходят…

– У тебя все время, сколько тебя помню, силы последние. Ладно, – решился я. – Только не на Луну.

– Да хоть чего. Только тебе ведь захотеть надо. Насильно я не могу. Давно бы уже перекинулся.

– Ага – сделай меня кем-нибудь великим и ужасным… Эй! – закричал я вдогонку, – только вернуть не забудь!

В глазах сверкнуло.

***

Под перестук колес в окно накрапывал мелкий дождь. По сравнению с предыдущим разом я чувствовал себя не в пример более уверенно. Знал – вернусь. Но беспокойство не оставляло. В купе зашла женщина. Присела на край постели.

– Как Вы?

– Не знаю, – ответил я. – Нас арестуют? Кто предупрежден?

– Слухи совершенно противоречивые, – лицо женщины казалось отдаленно знакомым. В Петербурге буза. Говорят, у наших сила. То, что Россия накануне революции, это несомненно. Но кто знает – все так изменчиво. Нужно готовиться к худшему, Володя. И не узнать ничего толком. У нас только условия на транзит. Выходить из вагона не разрешается. Ну, ты же знаешь, сам подписывал. Кроме Платтена, конечно. Ему все можно. Но этот молчит, если что и знает – не добьешься.

– Как люди?

– В клозете – толпа. – Она мягко улыбнулась. Знают, что ты не переносишь дыма, так там курительный салон устроили. Теперь очередь занимают. За нормальной надобностью и не пробиться.

В купе постучали. Зашел официант. Поставил поднос. Молча удалился.

– Да, одно отрадно, – кормят исключительно!

Я съел супчик из форели: еда показалась непривычно добротной, давно я так не ел. На второе: шведский бифштекс, даром, что повар из немцев.

После обеда вышел из купе, решив немного размяться. Услышал перепалку в конце вагона – спорили курящие и некурящие. Я пошел в купе, нарезал бумагу и вернулся к клозету.

– Товарищи, вот ордера, – я решил упорядочить сутолоку. – На три билета категории А, один для курящих. – Все посмеялись, но идею приняли. Сутолока прекратилась.

Я вернулся в купе.

– Наденька, – обратился я к женщине, читающей что-то у керосиновой лампы.

– Да, Володя?

– А если нас не арестуют, удастся ли ночью достать на Финляндском извозчика?

– Думаю, кто-то из товарищей будет. Помогут добраться. Лишь бы не в Петропавловку.

Стучали колеса, за окном смутно проплывали телеграфные столбы. В темноте стекла отражались лампа и силуэт склонившейся над книгой женщины. Рядом с ней сидел невысокий мужчина. То есть я. Вагон качнулся и пламя лампы осветило мое лицо. И тут мне стало по-настоящему страшно.

Я был Владимиром Ильичом Лениным, возвращавшимся через Германскую границу в Петербург в запломбированном вагоне. Был апрель тысяча девятьсот семнадцатого года. По старому стилю.

***

Наутро прибыли в Белоостров. Нас встретили Мария Ильинична, Шляпников, Сталин, Каменев и другие товарищи. Стали обсуждать дела и появилась первая информация. Я спросил, арестуют ли нас по приезде. Товарищи улыбались.

Здесь я впервые выдвинул тезис о грядущей мировой революции и роли России в этом процессе. Началась дискуссия.

Дело в том, что на тот момент бытовало мнение, что революция в России возможна только после революции в Европе. Я же считал, что Россия послужит детонатором всему мировому революционному движению. Что мы должны быть, и обязательно будем, в авангарде мирового революционного движения. Что происходящее в России архиважно, со всех точек зрения, и будет примером, за которым рано или поздно последуют все европейские страны.

Во время диспута я внимательно присматривался к товарищам. Особенно интересовал меня молодой, но подающий надежды грузин. Я с некоторым даже испугом поглядывал на него. Сейчас он был прост, дружелюбен и энергичен. Среди старших товарищей многословием не отличался, но я, зная, что предстоит сотворить в будущем этому улыбчивому грузину, испытывал сильную скованность и дискомфорт от его соседства. Пару раз, встретившись со мной взглядом, Джугашвили так тепло и понимающе улыбался, что мне пришла в голову шальная мысль: «А он ли это сидит сейчас передо мной? А вдруг это кто-то иной – воспользовавшись чужим телом, играет сейчас роль будущего великого вождя? А может… может, это я сам, уже в следующий раз сменивший тело по просьбе Петра – сижу сейчас здесь и улыбаюсь себе губами Сталина, зная, что это я временно пребываю в теле Ленина?!!»

***

К вечеру поезд прибыл в Петербург. Когда он, попыхивая, медленно вошел под крышу вокзала, я застыл в изумлении. Я увидел солдат и матросов, вытянувшихся в струнку в почетном карауле с офицерами во главе. Это были Московский и Преображенский полки, красногвардейцы и моряки Балтийского флота. Позади стояли рабочие со знаменами. Вокзальная площадь и прилегающие к ней улицы были запружены людьми, которые держали в руках флаги и факелы. Оркестры играли «Марсельезу».

Ко мне подошел щеголеватый молодой офицер, что-то отрапортовал и в конце лихо отсалютовал мне. За звуками оркестра я не расслышал, что он сказал, однако неожиданно для самого себя ответил офицеру, повторив его движение. Дальше меня буквально понесли на руках. Я боялся, что уронят, и постоянно повторял: «Товарищи, тише, что вы, товарищи!». Наконец меня отпустили.

Сопровождаемый Крупской и Каменевым, я прошел прямо в императорский зал, где меня уже ждали товарищи из ЦК. Поздоровался, выслушал странноватое приветствие Чхеидзе. Надо заметить, что, вопреки киношно-книжным версиям моего появления в Петербурге, на мне был надет котелок, а не кепка, как многие позже описывали. Я, действительно, купил в Стокгольме кепку, чтобы быть ближе к образу пролетария, но в сутолоке забыл ее в вагоне.

Не ответив на приветствие Чхеидзе – уж больно оно было нравоучительным, – я развернулся и вышел назад на перрон, к солдатам и матросам. Они встретили меня торжествующими криками. Сквозь бурлящую толпу я выбрался на площадь. Кто-то помог мне вскарабкаться на броневик, и я начал свою первую речь:

– Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас, как передовой отряд всемирной пролетарской армии…

Мне оставалось только благодарить эрудицию, невероятную логику и убежденность тела Ильича. Слова складывались легко, я, как бы плавал во флюидах многотысячной толпы, которая отзывалась на каждое слово торжествующими выкриками. Было ясно – меня здесь ждали. Более удачного момента для возвращения представить было трудно. Хотя конечно, что и говорить, немецкие денежки также сыграли свою роль…