Михаил Афинянин - С отрога Геликона

Относительно остальных сорока девяти дочерей Феспий внял благоразумному совету друга и отложил решение вопроса до рождения детей, после которого сомнений не оставалось уже никаких. Все они были как один похожи на того самого похотливого раба, о котором Эрато рассказывала в их первую ночь Гераклу. Раб был, разумеется, мгновенно продан. Ну а для наложниц Феспий вскорости построил на орхоменской дороге дом, в котором эти многоопытные жрицы Эрота принимали путников.

Вообще, Феспий чувствовал себя по-детски одураченным. Единственной радостью, которую он находил во всей этой истории, было то, что все до одного дети его дочерей оказались мальчиками. Он так устал от женского общества, чреватого столь коварными неожиданностями… Но если в лице Феспия Геракл был оправдан, то не терпящая сложных хитросплетений людская молва, быстро и далеко разнесла лишь первые подозрения богатого кекропийца. Пятьдесят дочерей Феспия навсегда оказались связанными с именем сына Алкмены и почти никто не помнил о том, что любил юный Геракл лишь одну из них.

Β. Победа

Там и Зевесова дочь – добытчица Тритогенея,

Вид имея такой, словно битву желает подвигнуть,

В шлеме златом на главе…

Гесиод, «Щит Геракла»

Глава 1

Итак, судьба Геракла испытывала крутой поворот. Но если произошедшее с ним у Феспия служило лишь предварением перемен, а встреча с щитоносной богиней указывала на их близость, то непосредственным к ним поводом стало то, что случилось с юным героем тогда, когда, пробудившись ото сна под отрогом Геликона, он направился, как советовал ему Персей, домой в Фивы.

Впрочем, в Фивы он направился отнюдь не сразу, хотя и проснулся с готовым решением у Феспия больше не оставаться. Встав, он первым делом отвязал своего коня, ласково обнял его, прошептал ему что-то на прощание, после чего шлепнул его по спине. Лишь только конь исчез за поворотом дороги, и стал больше не слышен стук его копыт, Геракл накинул на себя шкуру, перевязал на груди львиные лапы и обратил свой взгляд к Копаиде. К ней хотел он спуститься и прошлым утром. Теперь его уже ничего не держало кроме, пожалуй, переживаний об увиденном из колесницы Афины. Они замедляли его ход, уводили то и дело с прямой дороги.

Многое Геракл осмысливал, конечно, еще в течение нескольких лет, но в тот момент важнейшим для него был вопрос о том, как ему поступить с Эрато. Он перебирал каждый эпизод видения и силился найти что-то, что давало бы ему хоть какую-то зацепку. Первым пришел ему на ум прямой вопрос, заданный им самим Андромеде, но ответ ее он то ли сразу не расслышал, то ли… он сам не знал, в чем было дело. Однако, голос этой мудрой женщины был отчетлив. Геракл воспроизводил его несколько раз в памяти, но несмотря на все усилия не мог уловить смысл сказанного ею в целом. Тогда он стал пытаться разобрать хотя бы отдельные слова. «Любовь» – да конечно, без этого слова ответ Андромеды нельзя было бы себе представить, и оно было там первым. «Вечный, вечно или вечной,» – что-то подобное слышалось Гераклу, и он перебирал все три возможности, ища наиболее подходящую по смыслу. Затем, «любите» – именно так, это было точно о них двоих, о нем и Эрато, как и следующее, что он смог расшифровать: «встретитесь». Дальше шло «бойся» – это явно было обращено к нему одному, а затем то ли «возвращаться», то «возвращайся». В конце было еще одно короткое слово, разобрать которое никак было нельзя, как, впрочем, нельзя было разобрать и многих связующих слов между теми, что были угаданы.

Увы, Андромеда при всей ее мудрости едва ли помогла Гераклу. Обрывки ее ответа можно было истолковать как угодно. Куда яснее были слова Афины: «Люди, духи, звери любят здесь друг друга не для того, чтобы размножаться… чтобы делать друг друга лучше…» Лучше… «Любовь женщины и мужчины может и должна приносить величайшую радость. И радость тела – лишь одна из них,» – так не по годам мудро говорила ему Эрато. Но где были эти другие радости? На них у молодых супругов просто не хватило времени. Что знал о своей возлюбленной Геракл, чтобы сделать ее лучше? Ничего. Юношу объяла тоска от осознания бесполезности проведенных в любовных утехах недель.

Но дело было бы совсем плохо, если бы Геракл не вспомнил о любви настоящей, вечной, например, любви Афины и Аполлона, которая, правда, обретет полноту не раньше, чем закончит свой земной путь их земное царство. Геракл еще раз запрокинул голову, чтобы посмотреть в зенит, как он сделал это вчера, в небесной стране. Слепящая аполлонова звезда сопутствовала ему и здесь. Не забыл он и о любви его предков, Персея и Андромеды, преградой для которой не стала даже смерть. Обрела ли их любовь ту полноту, о которой говорила Афина? И что в сравнении с их любовью была его, Геракла, и Эрато любовь?

Ни к какому, впрочем, определенному выводу Геракл так и не успел прийти. Он сменил уже однажды спуск на подъем, но теперь снова шел вниз извилистой горной тропой по направлению к Копаиде. Солнце, восходившее со стороны родной равнины, нагревало юноше правый бок, и он подумывал уже о том, чтобы снять с себя львиную шкуру. Впереди стоял чей-то дом с почти таким же большим, как у Феспия, садом. От этого дома было уже рукой подать до озера, гладь которого весело поигрывала в лучах утреннего солнца. Перед этим владением шла узкая дорога, подойдя к которой, Геракл увидел приближающуюся слева повозку.

Он на всякий случай протер глаза: проснулся он все же совсем недавно. Глаза, впрочем, не обманывали его. Это была не колесница Афины. В этой повозке, запряженной парой коней, спереди сидели двое холеных бородатых мужчин в дорогих хламидах. Завидев необычно одетого путника, они остановились.

– Эй, охотник! – обратился к Гераклу тот, что держал в руках поводья, – Тебе случайно не в Фивы?

Геракл вдруг сообразил, что это неплохая возможность оказаться быстрее дома. Озеро он видел уже с достаточной близи. Дорога, по которой шла повозка, была, очевидно, той, о которой рассказывал ему Телеф. Он посмотрел самое главное из того, что хотел. Впрочем, если бы он мог предвидеть, как скоро потребуется ему хорошее знание этой местности, он задержался бы тут подольше.

Геракл занял место на задней скамейке рядом с поклажей. Кони быстро перевалили через возвышение и понесли путников под уклон. Позади был уже Галиарт. Его стены юноша тоже успел рассмотреть. Дорога спускалась к Тенерийской равнине. Покидая ее, он застал на ней только лишь всходы. Теперь это было настоящее колыхаемое легким ветерком зеленое море. Геракл радовался возвращению домой.

Все же он не мог отделаться от того, что, сидя в колеснице с двумя незнакомцами, чувствует себя неуютно. Всех знатных фиванцев Геракл знал в лицо. Конечно, дорога эта вела из Фессалии через Беотию, Кекропию и Мегариду в самый Пелопоннесс – на ней кого угодно можно было встретить. Тем не менее, странное чувство Геракла довольно быстро перешло в беспокойство и даже подозрение. Он собрался и стал внимательно осматривать повозку и поклажу, и немедленно обнаружил причину. В стоявшем рядом с ним полупустом открытом коробе поверх одежд лежали два меча, явно дорогой работы. На ножнах был изображен охотник с двумя собаками. «Актеон!» – едва не вскрикнул Геракл будто пораженный его, Актеона, стрелою. Этот враждебный символ был знаком Гераклу с детства. Сомнений не оставалось: это были орхоменцы. Их визит в Фивы не сулил родному городу ничего хорошего. Поборов некоторую оторопь, юный герой стал соображать, как бы ему не выдать себя. В этот момент один из попутчиков решил заговорить с ним.