Михаил Афинянин - С отрога Геликона

Юноша вывел из зала сына Персея. Внутри у него все клокотало, но он понимал, что впрямую рассердиться сейчас было бы неуместно.

– Послушай, Сфенел, – сказал царю Геракл, когда они спустились на несколько ступеней по темной лестнице, – я знаю, что, находясь в гостях, невежливо отказываться от угощений и даров. Но этот подарок я в самом деле принять не могу.

– Как так? – возмутился Сфенел. – Ведь я узнавал, и мне стало известно, что, находясь у Феспия, ты…

– Все верно, – прервал Геракл речь царя, не желая, однако, его переубеждать. – Твои люди тебя не обманули, но, как говорят, товар не по купцу.

– Что ты имеешь в виду?

– Да то, что в Фиваиде в деревнях девушки краше. А уж про тех, что показываются при дворе Креонта, я и вообще молчу. Я не хотел говорить при твоих тиринфянках.

– Как так?

– Ну так. Приезжай к нам в гости – убедишься сам, – пригласил он царя, хорошо понимая, что тот не приедет. – Да и подарками мы уже обменялись, и мне как-то… не с руки…

– Понимаю, но все же…

– Сфенел! Я надеюсь, что ты в самом деле понял меня. Скажи, что я плохо себя почувствовал, устал или еще что-нибудь. А то они ведь все сгорают от желания, – ехидно улыбнулся юноша. – Счастливо тебе!

Прийдя в свои покои, Геракл поднял уже засыпавшего Лаодаманта. Затем, они вместе подняли Амфитриона, и уже втроем – давно видевшего сны Клита. Юный герой ни мгновения больше не хотел оставаться в этом доме. Далеко за полночь фиванцы достигли хижины Алкея. Там все поначалу перепугались, ибо посреди ночи собаки подняли необычно громкий лай, но в итоге были рады снова видеть у себя столь редких и столь дорогих гостей. Этот долгий-предолгий день закончился для путников там же, где и начался.

Засыпая, Лаодамант благодарил богов за то, что Геракл выдержал все испытания и теперь вернется со всеми в Фивы. Амфитрионов же сын в душе посмеивался над Сфенелом. «Да…, – думал он, – в делах Эрота все же нету на свете мужа искуснее кекропийца Феспия.»

Глава 7.

Следующий день фиванцы вместе с Алкеем, как и предполагалось, провели у Электриона. Тот жил в городе Мидее, что между Тиринфом и Микенами. Дом его был, конечно, не как пастушеская хижина амфитрионова отца, но все-таки тоже очень и очень скромным. Далеко не бедный Электрион объяснял это тем, что его любимые дома плавают по морю. Путешествия были его страстью, разделяемой так же и Анаксо. Бесстрашно, даже с грудным ребенком на руках, сопровождала она его всюду – и на Крит, и на тот, пока безымянный остров, о котором рассказывал Гераклу Эврисфей, и в Италию и в куда более дальние как западные, так и восточные моря и земли. Уйдя с царской службы на вольные хлеба, Электрион стал без опаски плавать всюду, а не только по налаженным городом связям. Так что фиванцам было о чем с ним потолковать.

Его и Анаксо сын впитал запах моря и корабельной сосны даже не с молоком матери. По словам родителей, он был зачат на корабле во время одного из плаваний. Так вот этот двенадцатилетний Иолай – так звали сына Электриона – тоже подпал очарованию Геракла. Совсем юный и столь щедро одаренный юноша, уже побывавший в битве и получивший первый удачный опыт начальства был, конечно, примером для мальчика. Иолай рассказывал Гераклу о путешествиях с отцом и матерью. Глубокое не по годам знание дела сочеталось у него с детской увлеченностью: он не только знал многое о тех странах, где ему удалось побывать, о расстояниях и длительности пути в то или иное место, об опасностях, подстерегающих путника, о неблагоприятных ветрах, течениях, мелях, – помимо этого он изумлялся тому, что в своих путешествиях нигде и никогда они не встречали края земли: больше того, всюду от местных племен они узнавали об их еще дальше живущих соседях. Ничтожными показались Гераклу сведения из рассказа Эврисфея, взгляд сфенелова сына – мелочным в сравнении со взглядом этого почти еще совершенного ребенка. Почувствовав в Иолае родственную душу, юный герой поведал ему о странах, куда нельзя доплыть на корабле и дойти посуху, странах, в которые душа человека попадает после смерти и в которых живут боги. Это вызвало у слушавшего с раскрытым ртом сына Электриона массу вопросов, отвечать на которые Геракл отказался, сославшись на то, что он уже и так рассказал очень многое и что ему, Иолаю, надо сначала это хорошенько обдумать.

Рассказ Геракла полностью занял воображение мальчика на несколько недель. Геракл и Иолай расстались друзьями. Они писали друг другу письма, но о тех странах, где Геракл побывал вместе с Афиной, не говорили больше никогда до их встречи в Иолке. Юный герой не чувствовал в себе еще силы всерьез учительствовать – напротив, он жаждал еще учиться сам.

Не в последнюю очередь по этой причине решил он заехать на обратном пути в Фивы в храм Матери Земли, у которого спускалась с Киферона к морю дорога из родного города. Проведя последнюю ночь в Пелопоннесе в доме Электриона и поблагодарив хозяина и молодую хозяйку за гостеприимство, фиванцы рано утром сели в свою повозку. К полудню они были уже на перекрестке у Мегар, где, как и на пути в Тиринф, подкрепили свои силы нехитрым обедом. До святилища оттуда было совсем недалеко. Миновав могилы героев похода Семерых, Клит остановил повозку в тени раскидистого платана. Там все путники решили вздремнуть кроме Геракла, который, как и хотел, направился к храму.

Здание этого храма было небольшим и, как казалось Гераклу, не соответствовало той молве, которая об этом храме ходила. Плоская крыша, низенькая колоннада и узкая лестница, идущая ко входу, виднелись уже с дороги. Подойдя ближе, он увидел несколько неизвестных ему алтарей. У одного из них, сложенного нарочито из темного камня были в большом количестве набросаны свежие плоды граната. Геракл уверенно направился к лестнице, поднялся и два раза дернул дверь, но она была наглухо закрыта. Юный герой осмотрелся. Вход в святилище был обращен к морю. Священный участок окружали редко насаженные низкие плодовые деревца, за которыми до самого обрывистого берега раскинулись уже убранные поля. Чуть поодаль вдоль моря стояло совсем небольшое поселение, вероятнее всего, для служителей и посетителей храма. Лишь со стороны дороги к храму примыкал тенистый сад, на самой окраине которого укрылись от полуденного зноя фиванские путники.

Мимо этого сада и вошел Геракл на территорию святилища с намерением поговорить с кем-то из жрецов, но, к несчастью, участок был совершенно пуст, а дверь храма – заперта. Тогда юноша не нашел ничего лучше, как зайти в сад: от лестницы к нему пролегала узенькая дорожка. В саду тоже никого не было. Побродив там по разделенным кустами закуткам со столами и скамейками, Геракл наткнулся на довольно странное место. Все в этом саду было довольно обычно кроме него. На том месте стояли четыре больших, почти по пояс высотой, каменных куба. На двух из них сверху были укреплены расписанные чаши. На содержание росписей Геракл не сразу обратил внимание. Ему только бросилось в глаза, что сделаны рисунки были совершенно по-разному. Побродив еще немного, он неожиданно для себя вышел к стене храмового здания, а точнее, к находившейся в ней боковой двери. Эта дверь в отличие от той, к которой вели ступени была намного ниже человеческого роста. Казалось, что задумавший ее рассчитывал, что тот, кто пожелает проникнуть внутрь запертого храма, просто не найдет ее. Взявшись за дверную ручку и раздумывая заходить или нет, Геракл вдруг почувствовал, что его тянут вперед.