Ольга Койнова - Silentium

28 ноября 1998 года, 20:45 вечера.

Она лежит на больничной койке одна в палате. Её соседка умерла три дня назад на ее глазах. Такая хрупкая, маленькая, весила совсем немного, отказывалась есть, но не могла сопротивляться насильственному кормлению. После очередного отказа её сердце остановилось. Хрупкая девочка не чувствовала страха, боли, отчаяния, но сердце замерло.

Сама она не отказывается от еды и чувствует, как поправляется с каждой ложкой. Ей запретили курить, когда в третий раз сработала пожарная сигнализация. Она больше не пытается достать сигареты. Из нее вытащили все осколки, вправили сломанное ребро и голеностоп, заставляют глотать кучу разных таблеток. Она "хорошая девочка" по словам врачей, идет на поправку. Медсестра делает вечерний обход, выключает свет, объявляет отбой. В темноте она нащупывает под матрасом крышку от ржавой консервной банки, достает ее под одеялом и вонзает каждый зазубренный краешек во внутреннюю сторону левого бедра – там почти незаметно. Она хочет кричать, но не от боли, по щекам снова катятся слезы, она проводит крышкой по рукам, оставляя глубокие кровоточащие точки и срабатывает выключатель, она устремляет взгляд кукольных зеленых глаз в серый больничный потолок. Но ей становится только хуже…Она глубже уходит в осознанный сон.

Никто не навещает ее в больнице. Нет никого. Уже 5 месяцев, как нет. Мама, папа, братик…Ему было всего лишь три года. Водителю грузовика, из под колес которого вытаскивали их тела, было тридцать восемь. Он прожил на тридцать пять лет больше. Сам вылетел через лобовое стекло, резко затормозив. Нужно было пристегнуться. Кровоизлияние в мозг и все тридцать восемь лет канули в небытие. Он приходит каждый день к ней в палату и просто смотрит. Она кричит, говорит убираться, бросает в него вещи, дрыгает ногами и руками, все еще не имея сил встать самостоятельно, зовет на помощь медсестру, но когда та приходит, его уже нет, она снова кричит, и медсестра, сердито покачивая головой, что-то вкалывает в вену. Накатывает волна необъяснимого спокойствия, веки тяжелеют, она засыпает и видит тот самый грузовик. В голове проецируются образы изувеченных тел, и она не может выбраться из закольцованного кошмара под действием лекарства. Одна из самых изощренных пыток собственного сознания. Она просыпается, как будто резко вынырнув из воды, и плачет, плачет, плачет. Руки и ноги лежат неподвижно. Входит медсестра, ругается который раз, но она не понимает ее слов, не придает им смысла, не слышит. Она чувствует костлявые, шершавые руки, пальцы, закрывающие ей уши. Кто-то пытается пробраться внутрь, кто-то крадет ее мысли. Это не медсестра, хотя в палате только двое. Это что-то не хочет, чтобы она понимала происходящее. Хриплым сдавленным голосом она просит это убрать, убрать руки с ушей. Медсестра меняет капельницу, ее состояние резко меняется, жар растекается по всему телу, но голова остается холодной. Руки, прежде закрывающие уши забираются внутрь все глубже. Теперь что-то внутри. Она в искусственном плену разрушенного медикаментами и отчаянием подсознания.

28 декабря 1998 года, 19:36 вечера.

Она сидит у себя дома в пустой однокомнатной квартире на окраине города. Соседи любезно вставили ей окна, пока она лежала в больнице. Она завернулась в одеяло и выпивает уже четвертую двухлитровую бутылку воды, ведь скоро идти на взвешивание. Если врачи узнают, что за последние три недели она потеряла еще 22 килограмма, её запрут опять, закроют в палате с такими же как она хрупкими и сломленными. Зеленые глаза ее потускнели, серая кожа обтягивала ломкие кости, а она видела толстые ноги и с отвращением разглядывала в зеркало "толстое лицо" с впалыми щеками, острым подбородком. Когда-то длинные густые каштановые волосы спадали на ровные плечи и вились крупными кудрями до поясницы, а сейчас грязные и редкие едва ли достают до плеч, прилипают ко лбу.

Она вспоминает, как папа давно, лет пятнадцать назад, брал ее на руки, щекотал и она смеялась тем задорным смехом, которым всегда смеются маленькие дети, вырывалась и убегала, а он, сам высокий и крупный мужчина, делал небольшие шаги, делая вид, что не может догнать её. Мама ласково обнимала её, брала на руки и кружила. "Умничка моя",– говорила мама, по-доброму улыбаясь. Она также улыбается нахлынувшим воспоминаниям и снова смотрит в зеркало. Она с ужасом понимает, что ничего не осталось уже от ее красоты, исчезли милые мамины черты, стерты и строгие папины. Впервые за несколько месяцев она произносит хриплым, ослабевшим голосом: "Хочу есть. Надо".

По телу ее бегут мурашки, руки предательски дрожат, но она разбирает баррикаду из железных стульев у входа на кухню. Она делает первый шаг, второй, третий в комнату, влияния которой так боялась, и падает, спотыкаясь об свою же ногу. Кажется, всё против того, чтобы она шла дальше. Не хватает сил встать на ноги, она продвигается к холодильнику на коленях и открывает его дверцу. Она хватает и ест руками с жадностью все, что попадается ей на глаза: сырой и гнилой картофель, грязную морковь, старый лук, едва ли очищая его от шелухи. Она давится яйцами и измельченной скорлупой, задевая старые раны в горле от битого стекла, глотает куски заплесневелого хлеба, не успев толком пережевать.

Дожевывая последний кусок, оставшейся в холодильнике еды, она тащит табуретку к пустому шкафу, в котором раньше пылилась старая посуда, забирается на нее и достает несколько разноцветных пакетиков с конфетами. Она высыпает их перед собой и ест одну за другой не разбирая их вкуса и цвета, не разворачивая фантики. Желудок уже переполнен, она чувствует рвотные позывы, но продолжает есть. Закончив с конфетами она находит и грызет сухие макароны, запивая их водой. Все содержимое желудка не хочет, по видимому остаться внутри, ее выворачивает. Кажется, она проводит в туалете несколько часов, смывая все, что съела за полчаса. До нее доходит осознание произошедшего. Срыв. Самый тяжелый и большой из всех её срывов. Она сама теперь пытается вызвать рвоту, но не получается, желудок почти пуст.

Она сидит возле унитаза, обхватив колени руками, опустив на них голову, и тихо плачет, не рыдает и не устраивает истерик, не калечит себя, не пытается что-то сломать, не ест, не пьет.

31 декабря 1998 года, 12:28 дня.

Её тело, накрытое полностью белой непроницаемой простыней, выносят из квартиры ногами вперед два санитара скорой помощи. Её голова беспрепятственно болтается из стороны в сторону (сломана шея).

Этим утром её нашла соседка сверху, повешенной на старой бельевой веревке, на сломанных ветвях старого безлистного клена. По официальной версии она забралась на ветку клена с балкона своей квартиры, затянула веревку, просунула голову в петлю и резко спрыгнула вниз. Хрустнула шея, она умерла за секунду, не извиваясь в конвульсиях, пытаясь выбраться из собственноручно надетой петли. Она весила двадцать три килограмма.