Елена Семёнова - Обретение настоящего

Сегодня к нам приходил сантехник. Пьяный, разумеется. Больше ломал, чем чинил. Должно быть, даже портреты и иконы покраснели в соседней комнате от тех выражений, в которых я пояснила неудовлетворённость работой. Зато человек всё понял. И сделал, как надо. Когда выпроводила его, подумала: «Хорошо, что Юры с Валей нет дома!» И тут же полыхнуло недоброе: а не Юре ли следовало заниматься всем этим? Почему я должна выворачивать наизнанку своё «я», а не он? Недоброе, правда, быстро отступила. Своего мужа я люблю таким, какой он есть, мягким и неотмирным человеком, и не хочу, чтобы он стал иным. Значит, остаётся корёжить себя… Одна беда, на пользу семье это не идёт. Вот уже Юра и упрекает меня за чрезмерную силу, не подобающую женщине, за недостаток ласки. Но если я позволю себе снова стать слабой, как мы будем жить?..

Боже мой, что мне делать? Этот двойник неминуемо задавит то лучшее, что было во мне. Я не хочу превращаться в свою маску, но и расстаться с ней не могу! Что же делать? Живу, как в страшной сказке… А ведь неплохой сюжет для таковой – человек, превращающийся в надетую сдуру маску… Вот, только каков финал?»

Это – страница из моего прошлогоднего дневника. Как ты можешь понять, на душе моей царила смута, едва ли меньшая, чем в нашем дорогом Отечестве. Ты же занимался тем, что углублял обе. Вторую – по мере сил – своим творчеством и вдруг проснувшейся общественной активностью.

Последний акт твоего творчества я была принуждена оценить, будучи, с одной стороны официально приглашённой, а с другой – официально посланной на премьеру твоего нового фильма, заранее объявленного шедевром с глубочайшим экклезиологическим подтекстом.

Честно сказать, я остерегалась смотреть твои новые «шедевры», так как в них давно не осталось ранней свежести и новизны, не осталось и самого тебя, талантливого, самобытного (так, по крайней мере, я считала) новатора, а остался шаблон, калька. И подленькое, пошленькое желание, прошу прощения за нелитературное слово, «выпендриться», сфокусничать и тем заработать очки. Из твоих картин ушла душа, атмосфера . А кино – это, в первую очередь, атмосфера. Без неё даже самая хорошая работа окажется проходной, статичной, неживой. Атмосфера ушла первой… Затем стало уходить всё остальное. Сценарий никогда не был твоим коньком, и не следовало бы тебе заниматься драматургией самостоятельно. Но режиссура! Но построение кадра! Но лица! Как удалось тебе растерять даже это? Опуститься от картин до «картинок»? До разукрашенных видео-комиксов с медийными лицами, напрочь лишёнными физиономий?

Впрочем, всё это вместе взятое – норма современного «кино». Шаблоны и фокусы. Кривляние вместо актёрской игры. В давние времена актёров пренебрежительно называли фиглярам. В ХХ веке они стали небожителями… Их звание – почётным. Что ж, среди старой плеяды актёров, во всяком случае, были люди, на самом деле, просвещённые и образованные. Большинство первых МХАТовцев и вахтанговцев имели за плечами серьёзное образование и служить Мельпомене пошли уже по зрелому выбору. Последующие поколения мельчали, как и всё в нашей жизни, и вот выродились до того, что актёрами их и назвать совестно в память о великих… Только что фиглярами.

Один вечно юный, как маленькая собачка, фигляр недавно изъяснял в интервью, что, сыграв Петрушу Верховенского, понял, что «Бесы» – это вестерн. Этот вывод он сделал на основе сценария, ибо сам роман, «конечно», не читал. Дурак, отягощённый всем налётом современной суетной и глубоко пошлой жизни, не знает, что налёт этот надо оставлять за кадром. Нет, он тащит этот шлейф в кадр, и мы видим не персонажа, а вечного Васю Пупкина, играющего самого себя. В лучшем случае, программу первого курса театрального института – «я в предлагаемых обстоятельствах».

Другой фигляр, феноменально бездарно изобразивший Ивана Карамазова (книги он, «конечно», тоже не читал), с видом до смешного важным пояснил с экрана, что театральные школы – это пережиток прошлого, а теперь есть только актёр-универсал, которому «подвластно всё»! И не ведает фигляр, что «подвластно всё» лишь редчайшим гениям, каких во всей истории кинематографа нашего можно счесть по пальцам одной руки.

Актёр же универсал суть и есть как раз уныло-безликое существо, одинаковое во всех ипостасях. Он не способен к перевоплощению, к игре, к жизни на сцене и в кадре. Неспособность к игре компенсирует ужимками, гримасами, взвизгами. Ломаются девочки и мальчики с затянувшимся взрослением, не понимая, не чувствуя, что именно они играют. Да и зачем им чувствовать? Это старые актёры (такие чудаки) часами входили в роль, готовились, проникались атмосферой до того, что забывали окружающее, и Михаил Царёв пояснял после спектакля свой странный ответ на житейский вопрос перед оным: «Голубушка, я же был в роли!» Нынешние всю пыль тащат на сцену. Это уже старый и больной Василий Меркурьев самолично дубль за дублем погружался в ледяную воду, считая нечестным прибегать к услугам дублёров. Ныне манерная девица с пафосом жертвы сообщает о том, что она снималась аж в семь градусов мороза! Когда-то Сергей Лукьянов говорил о преимуществе киноактёрства перед театральным: «Мы мысль на кончике жеста донесём!» И доносили! Жестом! Взглядом! Мимикой! Попробуйте найти жест у современного фигляра. А тем более мимику. На гладеньких, с молодых ногтей нередко натягиваемых на затылок мордашках. А всего лучше – попробуйте найти взгляд! Между тем, роль – это именно взгляд . Нет взгляда – нет роли, нет образа. Пырьев уже отснял сцену с пощёчиной, но когда на другой день Юрий Яковлев пришёл на съёмки чем-то потрясённый, Иван Александрович бросился снимать сцену заново: у актёра появился нужный взгляд! Можно сколь угодно говорить и кричать, и изгибаться телом, но если глаза твои пусты – то и образ будет пуст. А откуда взяться полноте в глазах, если в душах и головах пустота? Когда-то актёры служили, теперь – светят мордашками. Ведь публику воспитали так, что мордашек ей вполне хватает.

Мордашки, морды… На один формат все – откуда берутся они? Сколько разных актёров было в прежнем кино. Сколько было среди них некрасивых, но ни одного не повернётся язык назвать уродом. Потому что имели они талант, характерность, обаяние – больше, чем красоту. Ныне ни обаяния, ни характерности, ни талантов. Одно слово – уроды.

И всё кино столь же безлико, все фильмы похожи друг на друга настолько, что легче лёгкого перепутать. И не только наши. А всё потому, что и кино стало «универсальным». Эра великого кино пришлась на ту пору, когда оно было национальным. Никогда невозможно спутать кино французское с итальянским, английское с американским, тем более, с русским. Я пишу с «русским», потому что лучшие образцы нашего кинематографа не вписываются в клещи «советского». Советское – идеология. А лучшие наши картины восходили по духу своему не к ней, а к великой русской литературе, русской культуре. Они – часть её.