Оли Дункан - Тогда и сейчaс

– Монташев – парижанин, родом из семьи Монташевых. Эти сволочи в революцию туда убежали. Тот ещё тип: распространяет запрещённую литературу! Что предлагал?

– Пока ничего, он уже в возрасте, ему трудно.

Слышу гнусное хихиканье:

– Я знаю. А запрещённую литературу? Признавайся! Я спрашиваю: какую? – Иван Кузьмич перечисляет: – Бунин, Ахматова, Цветаева, Набоков. Манда… Мандальштам… Он говорил, что с русским человеком дело иметь НЕЛЬЗЯ.

– Это говорил Бунин, Иван Кузьмич, – отвечаю я ему.

– А то, что Россия – страна воров и проституток? – при этом зыркнул на меня так, что я чуть со стула не упала. Не теряя достоинства, отвечаю:

– Это тоже говорил Бунин, – хотя надо бы проверить.

А вот с книгами в стране – беда! Я уже который месяц подряд своему сыночку Мише одну и ту же сказку читаю. И если так будет продолжаться, то его образование закончится на «Золотом ключике».

– У меня тоже внучка есть, – надевая очки, жалобно вздыхает кэгэбэшник.

Через неделю я ему припёрла пакет, в котором лежали его любимый «Камю» и детская книжка с красивой обложкой. Иван Кузьмич берёт книжку в руки и с восхищением произносит:

– «Золушка»! Ну надо же!

Я свободна! И у меня в сумочке Набоков. Ну надо же! В Интуристе после минутного опоздания надо было писать объяснительные, а уже после нескольких нарушений грозило увольнение с работы. Прибегаю, тяжело дыша… Иван Кузьмич стоит с секундомером:

– Лагутина, ко мне! Будешь писать объяснение за 24 марта!

Я, ничего не понимая, показываю на часы:

– Ровно девять, а на дворе июль.

– Отчет за 24 марта! – объясняет он мне строго. – Ты опять с иностранцем сидела! Я только что об этом узнал.

– Так это ж были мои туристы из Великобритании, – отвечаю я. – Супруга отлучилась в туалет, а он «там со мной ничего не делал».

Иван Кузьмич, скорчив недовольную физиономию, велел пройти в комнату переводчиц. Видимо, ему мой ответ явно не понравился. Вслед слышу:

– У тебя вечно всё не так, как надо! Ещё раз… и я сам за тебя возьмусь!

«Снова тучи надо мною собралися в тишине…» – Александр Сергеевич Пушкин.

Скажу вам по секрету, что могу быть отвязной! Вхожу в кабинет и говорю: «Это дело надо прекратить!» Сажусь и пишу: «Работала с американским туристом. Мужчина возраста сорока двух лет, обходительный в манерах, красиво одет, предлагал интим. Прошу меня уволить в связи с тем, что опорочила честь и достоинство советского человека». А потом, отложив ручку с бумагой, добавила вслух: «Я кончаю!» Вышла и плотно закрыла за собой дверь. Всё! Прощайте, Иван Кузьмич! Я полетела.

Через год въехала в новую кооперативную квартиру. С телефонами тогда было туго: из-за старого телефонного узла все квартиры в доме, кроме моей, были без телефонов. Сейчас такое даже трудно себе представить, но это факт, и ничего с этим не поделаешь. Сосед слева на нашей лестничной клетке, Рыбалко, – какой-то номенклатурный работник. Его жена Стелла – красивая еврейка-косметолог. Он со мной принципиально не здоровается, давая понять, что не так живу. Стелла в таких случаях сильно краснеет за мужа. Однажды даже рассказала, что не общается с сестрой, потому что муж не разрешает. Её сестра была замужем за африканцем – профессором математики и просто хорошим человеком. Раз в неделю Рыбалко заходил ко мне за сигаретами. Сама я не курила, но пачка «Мальборо» всегда была в доме. Рыбалко звонил в дверь и надменно спрашивал сигареты. Я вынимала из пачки три штуки и протягивала ему. И вот однажды сосед заходит за сигаретами. Когда он вошёл, зазвонил телефон. Гудки были длинными и громкими, с короткими интервалами, точь-в-точь как звонки из Смольного. Рыбалко бледнеет и застывает с сигаретами в руках. Мы смотрим друг на друга. После затянувшейся паузы я говорю:

– Вам, может, добавить? Мне не жалко.

Рыбалко попятился со словами:

– Большое спасибо, всё хорошо, я бросаю курить.

Больше он ко мне не заходил, а я, встречая его в лифте, ехидно спрашивала: «Вы что, правда, бросили курить?» Сосед смущённо отвечал: «Бросаю».

Я выпиваю и вздыхаю по жизни золотой, которая пришла и ушла, как пенистый морской прибой. Ну вот, я снова собралась замуж. Со «швейцаром» не сложилось: его, видно, Иван Кузьмич проклял. Утром несмело подхожу к отцу, который брился в ванной.

– Папа, – робко обратилась я к нему, – видишь ли, я выхожу замуж.

Отец, не прекращая своего занятия, интересуется:

– И как же зовут этого несчастного?

– Тони, – отвечаю я. Реакция родителя для меня была абсолютно неожиданной. Отец резко поворачивается с недобритой щекой и удивлённо спрашивает:

– Тоня? А зачем ей это надо?

Но уже на следующий день он серьёзно мне сказал: «Попроси у своего английского разведчика для меня костюм «Адидас». Когда меня посадят, я буду ходить в нём на следственные допросы». Так выглядело его благословение на мой брак. Говорят, что за границу не выпускали, а отец объездил весь мир, был в круизах, привозил нам подарки и радовался, как ребёнок. Удивительно, но все вещи и даже обувь точно подходили по размеру.

– Папа, – спрашивала я, – как ты так угадываешь?

Отец гордо отвечал:

– Я же протезист!

– А где ты взял так много валюты? Вам же выдали буквально копейки.

– А я там кое-что загнал, хотя со мной и ходил комитетчик.

– И как тебе удалось осуществить свой сложный замысел?

– Я ему сказал: «Вася, выбирай себе, что ты только хочешь», и контакт был налажен.

Я прекрасно помню его последний круиз в Японию. Январь, мы все ждём весточки. Мобильных телефонов тогда не было, об Интернете и говорить нечего, Фейсбук даже не фантастика. Отец на неделю пропал. И вдруг долгожданная телеграмма: «Попали в шторм, скучаю, отец». Мы рады – папочка жив! Скорей, скорей! Надо сообщить маме: «Наш папа попал в шторм, мама, всё хорошо!» Не отрываясь от чтения журнала, мама ехидно сказала: «В какой шторм он попал, мне хорошо известно. Он постоянно туда попадает. Вы, может быть, думаете, что меня это волнует? Нет, я ем шоколад и бью себя о жопу». Вот и поговорили. Зато чуть позже, когда вернулся отец, вся семья собралась вместе, рассматривая подарки. Я была довольна шёлковыми кофточками и кожаными брюками, мама улыбалась, тоже что-то примеряя, про шторм ни слова!

Я вспоминаю… Помню, однажды я пришла домой поздно ночью. Мама была в отъезде. Растрёпанный отец бегал по квартире в халате и нервно что-то выкрикивал. Из того, что я услышала, было ясно: он был в ужасе. «Я уже и не знал, где тебя искать, – кричал отец. – Где ты была? Что всё это значит?» Через двадцать минут в квартиру вошёл брат, и всё повторилось. Мы ничего не понимали, абсолютно ничего! Отец явно заболел. Позже мама пояснила, что наш папа к такой ночи не был подготовлен. «Всё очень просто, – улыбаясь, сказала она, – каждый вечер около одиннадцати часов папа задавал мне один и тот же вопрос: где дети? Я отвечала, что вы спите. Но в тот вечер в квартире папа находился один. Вот почему была такая нехорошая реакция». После этой дикой ночи папа не разговаривал с нами месяц, а когда проходил мимо, называл нас «детьми Ванюшина». Мы его жалели, но всё равно возвращались с прогулки домой поздно, а мама в спальне продолжала спокойно отвечать, что дети давно спят.