Борис Романов - Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге

Я проснулся от боли в животе и на полу. Во сне я упал с кровати. Живот у меня редко болел, я уж и забыл, когда это последний раз было. Вид наверное был ещё тот, потому что когда я вышёл на кухню, мать удивленно посмотрела на меня: "Что с тобой, Реми? Ночью стонал, под утро тоже, а вид – как будто не спал всю ночь!" Я сказал, что видел дурной сон про Иуду Искариота, и что болит живот. Пришлось мне оставшиеся до пятидесятницы дни пить уголек с молоком и глотать настойки, и не есть мяса, и не ходить к Летиции, – потому что с больным животом с ней не порадуешься, а иудейские древности и новости ее мало интересовали.

Накануне Пятидесятницы утром зашёл к нам Бахрам, и я рассказал ему про сон. Вечером он зашёл ещё раз, сказал что виделся с Андреем, одним из Апостолов, и что мой сон очень заинтересовал его. Он просил, если я смогу, завтра с утра придти в тот же дом за мраморной стеной.

Г лава 4. Пятидесятница.

Чуть свет я вышёл на улицу. Везде уже были толпы людей, на Пятидесятницу съезжались со всей Иудеи, и обращенные в иудейство (прозелиты) даже из дальних краев, много было и таких. Настроение на улицах было радостное. Праздник считался днем урожая и сбора плодов, и днем вручения Моисею на горе синайской скрижалей Закона, Завета Бога с иудеями. Теперь апостолы и ученики Иисуса говорили, что это был Старый Завет,а они несут людям, уже и не только иудеям, Новый Завет, данный Богом через Иисуса Христа. Правда, ессеи так считали только те, которые входили в общину назореев, а другие не считали Иисуса Мессией. Но всего этого не знали толпы на утренних улицах. Учеников Иисуса была малая горстка в этом море людей, и врядли хотя бы каждый десятый что-нибудь слышал о Новом Завете, хотя об Иисусе знали многие, не только в Иерусалиме, но и по всей Иудее, Самарии и Галилее. Знали и забыли – за семь недель. По дороге я посчитал, что ровно семь недель прошло от Его воскресения из мертвых. Семью-семь, сорок девять дней. И сегодня был ещё седьмой лунный и седьмой солнечный дни по календарю отца и Бахрама, по календарю Авесты. Где три семерки, там жди чудес, – эту поговорку я запомнил ещё в Галлии. Сегодня сходились девять семерок!

День начинался ясный, на небе ни облачка, и высоко над домами кружил сокол, священный тотэм седьмого дня. Сердце забилось и, как десять дней назад, предчувствие чуда охватило меня. Был первый час после восхода, когда по дороге, называемой Овечьей тропой я выщел к мраморной стене знакомого дома. Здесь, на площади среди домов зажиточных иудеев также было довольно много людей. По утренней прохладе кто-то шёл на базары, закупать праздничные угощения и вино, кто-то шёл к Храму, чтобы заранее занять места в его языческом и женском дворах на утренней молитве, кто-то просто ходил по городу, поддерживая и впитывая сегодняшнее радостное возбуждение утреннего Иерусалима. Николай Антиохиец и Бахрам встретили меня у ворот и мы быстро прошли в тот же большой зал, где два дня назад было собрание, – и теперь оно уже начиналось.

Все были в сборе, и последними из внутреннего двора вошли Иоанн с матерью Иисуса и женщинами. Но теперь за центральным столом сидели только двенадцать Апостолов, причем Иоанн, что-то сказав Петру, рассадил их так, что слева от него сел недавно избранный Матфий, дальше Фома-Близнец, потом Андрей, за ним по кругу незнакомый мне Апостол, которого называли Фаддеем Алфеевым, потом Филипп, которого я тоже почти не знал. Напротив Петра Иоанн посадил другого Алфеева, по имени Иаков. Рядом с ним сел сам Иоанн и рядом с ним слева его брат Иаков, потом Симон Зилот, потом Левий Матфей, а по правую руку от Петра посажен был Нафанаил, сын Толмая, которого немного знал мой отец и называл Птолемеем. Бахрам и я сидели в том же углу зала, что и прошлый раз.

Тут началась совместная молитва, в которой на этот раз тихонько, иногда ошибаясь в словах, но приняли участие и Бахрам, и я, и Мосох, который также сидел с нами. Была середина второго часа утра и молитва ещё продолжалась, когда сверху раздался какой-то гул, как от сильного ветра, – но за окнами было безветрие, и видны были деревья во внутреннем дворе, и листва их едва шевелилась. Но из этих окон и из дверей, и с потолка, отовсюду шёл гул, который все усиливался и нарастал, а воздух в зале сначала стал удивительно свеж, как перед грозой, а затем начал светиться неярким серебристым светом. Мы сидели рядом с окном во внутренний двор, и видели между тем по-прежнему ясное и безоблачное небо! С площади перед домом начал доноситься шум толпы, – они, видимо, тоже слышали гул и видели свечение воздуха над крышей дома или в окна. В зале все замолчали, и только Пётр чуть слышно шептал что-то, невозможно было разобрать слова.

В голове было необыкновенно ясно. Казалось, я мог ответить сейчас на любой вопрос, задай мне его хоть сам Петр, или Иоанн, или книжник Аарон, или ессей Садок, или кто угодно. Больше того, вскоре мне показалось, что я начинаю понимать мысли других, всех в этом зале, – начинаю читать их мысли и говорить с ними без слов! Я оглядел зал, и по широко открытым глазам людей, и ещё неизвестно почему понял, что все они испытывают нечто подобное. Вдруг в центре зала над столом Апостолов сияние усилилось, и голову каждого из них окутали светящиеся шары. Они переливались неяркими цветами, тихо пульсировали, а гул стоял уже везде и исходил, казалось, отовсюду. Над некоторыми из людей, сидевших ближе к Апостолам, тоже виднелось сияние, хотя и не шары. Я не рассмотрел тогда все и всех, но потом рассказывали, что Мария, мать Иисуса светилась серебристым сиянием вся, с головы до пят. Но все видели, как над головами Апостолов, прямо в огненных шарах стали проступать, переливаясь всеми светами радуги, какие-то знаки. …

Тут все услышали громкий шепот Петра: "Дух Святой излился на нас! Утешитель обещанный Тобой, Господи Иисусе! Слава Тебе, и Отцу Небесному, и Духу Святому!" шёл третий час от восхода солнца. Меж тем разноголосые крики и шум снаружи дома уже пересиливали гул в зале и громкий шепот Петра. Кричали и на незнакомых мне языках, – на улицах было много паломников еламитов, и парфян, и понтийцев, и мидян, и критян, и аравитян, и египтян, и других прозелитов, пришедших на праздник Пятидесятницы. Вокруг дома на площади и прилегающих улицах собралась плотная толпа, и в окна это было видно. Гул и свечение были по-прежнему, но огненные знаки исчезли, и светящиеся огни были уже не такими яркими, только дугами сияя над головами Апостолов. По знаку Петра они встали из-за стола и пошли через внутренний двор к воротам, и открыли их навстречу толпе, и встали в них.

Мы, остальные, вышли за ними и стояли чуть выше их во внутреннем дворе. Видно и слышно было всем. И тут произошло следующее чудо. Эти простые люди, бывшие галилейские рыбаки, знавшие лишь язык сво их отцов да простой койне, вдруг заговорили с толпой на разных языках! И мы, стоявшие позади них, тоже понимали, о чем вдруг заговорил Пётр на языке еламитов, потом на мидянском наречии, потом на других языках, – и если слышали Апостолы в толпе выкрики на любом языке, тут же и отвечали на родном наречии вопрошавшего! По очереди Пётр и Иоанн, Фома и Иаков, все Апостолы один за другим говорили на незнакомых им до сего дня языках, и Пётр время от времени повторял для иудеев все, что было сказано другими, на иудейском наречии. Вопросы были самые разные, сначала более всего спрашивали "кто вы и что тут происходит?" И Апостолы отвечали, что они ученики Иисуса Назорея, и рассказывалио нём. Они говорили всем, что сегодня исполняется обетование Нового Завета, – что как Моисею в громах и молниях даны были на горе Синайской скрижали прежнего Завета, так сегодня в огненном Духе Святом получают народы Новый Завет!