Дарина Грот - Ангелы

– А ты брата не хочешь подождать? – спросила она внезапно.

Вот я снова удивился. Почему ее опять интересует это отродье?

– Нет. Зачем? – сделал я удивленное лицо, вместо разгневанного.

Может, как только Роза оказывалась в затруднительном, неловком положении передо мной, она тут же приплетала Люца, специально, чтобы побесить меня?

– Не знаю…

– Ты с ним хочешь погулять? – я спросил прямо.

– Нет! – с легкой агрессией ответила она и пошла вперед.

Мои предательские глаза поползли по ее круглой попе, а руки вспомнили то чувство, когда они дотрагиваются до ее тела! Я, как озабоченный маньяк, шел сзади нее и пускал слюни. Я хотел схватить ее, затащить за угол и насладиться шипастым цветком.

Мы пошли в парк, умудрились купить пива и сигарет. Хоть и на улице все-таки шел снег, было невообразимо тепло и приятный холодок пощипывал щеки. Мы шли в обнимку и глотали ледяное пиво. Роза уже успокоилась и вроде бы даже забыла о существовании Мелиши и Люцифера.

Пусть я буду выглядеть полной развалюхой, слабаком, но я был счастлив в тот момент. Невозможно описать счастье в такие идиотские минуты. Не существует таких слов, ни матерных, ни высокопарных, никаких, чтобы сказать то, что говорит внутри. Сраное счастье, передача чувств и опыта не поддаются описанию. Поглядеть на это ближе? Что тут счастливого? Зима, таскаешься по улице с пивом, где в бутылке плавает лед, рядом идет девушка с жутко накрашенными бровями, которая полчаса назад пыталась сравнять меня с калом, выудить из меня идиотские слова, которые повторяют в бестолковых сериалах. А в это время, ты идешь и понимаешь, что ты, черт возьми, счастлив, и даже не можешь описать своего грандиозного счастья. Хочется назвать такого человека ремарковским «последним романтиком»? Нет, последней, бессловесной тварью.

Настроение у Розы поднималось, как ртуть в градуснике у лихорадочного больного. Я счастливо и отрешено думал, какого ж хера мне делать дальше? Тринадцатое января, а девятнадцатого – у Розы день рождения, а двадцатого января в расписании экзаменов стоял зловещий предмет Лафортаньяны. Но мне было наплевать на эту психованную истеричку, я переживал, что у меня было всего пять дней, чтобы девятнадцатого января Роза была счастливой. Сраное счастье, которое я должен был ей подарить. Ненавистные люди всю свою жизнь становятся консерваторами, либералистами, идеалистами, херистами, но беда в том, что неважно какую философию человек избирает – счастье он получает не от своих идиотских мыслей или иной херни, а от материализма. Люди мгновенно становятся материалистами, как только речь заходит о счастье, при этом у нас хватает наглости говорит всем подряд, что я – идеалист, я питаюсь никчемной духовной пищей. Ха-ха! Сколько бы мы не сожрали своей духовной пищи, все равно без материальной пищи – сдохнем. А женщина сдохнет без материального подарка. Это же элементарно, стоит просто представить лицо девушки, когда ты даришь ей билет в консерваторию на затраханный до мозга костей концерт Вивальди, который лбом, наверное, пробил уже крышку гроба, от исполнения его произведений нелепыми и бездарными музыкантами. А представить лицо девушки, когда перед ней открывается что-то дорогое, блестящее или конверт, испускающий запах денег и тому подобная херня.

Мне не было жалко для любимой девушки никакой херни, я не против материализма, но где мне было взять основное материальное говно – деньги, на фигню, желаемую девушкой?

– Ты меня любишь? – вот от этого вопроса я чуть не выронил бутылку, не споткнулся об собственную ногу и не выругался матом.

Я остановился и уставился на запорошенные снегом деревья. Это был охренительный провал. Если я хотя бы смотрел на нее, а не на гадкие снежные ветки, может я бы быстро ответил на этот наглый вопрос.

– В чем дело? – спросила она, пытаясь отвлечь меня от злосчастного дерева.

– Ни в чем… – прошептал я.

Мне было не по себе от таких вопросов. Я впал в ступор, а Роза, судя по ее лицу, впала в приступ бешенства. Девушки думают, что парням нечего стесняться, что мы не имеем права бояться, смущаться… В общем, мужик – это сраный робот, которого природа сотворила для воспроизведения потомства, больше от нас толку никакого. Роза не понимала, что я смущался говорить такие слова, то есть она считала меня мудлом, который боится сказать о том, что чувствует. И мне было плевать на это!

– Что значит «ни в чем»? – переспросила она, приподняв брови.

Она приготовилась нападать на меня по своей глупости.

– Ты не хочешь отвечать на мой вопрос? Или ты стесняешься?

Я посмотрел в ее большие голубые глаза и улыбнулся. Внешне я сохранял спокойствие, но внутри меня творился полноценный ад. Мы были вместе пять месяцев…я должен был сказать о своих чувствах. Но неужели она ничего сама не видела, как я к ней отношусь? Неужели она не чувствовала меня?… На кой черт нужно было спрашивать такие вопросы? Польстить самолюбию?

– Ты не замерзла? – спросил я очередную глупость за тот день.

– Нет. Я хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос. – Розы улыбнулась и прижалась ко мне, специально пробуждая мое мужское начало, которому было абсолютно наплевать на зимнее время.

– Господи… – прошептал я, обнимая ее, ужасно желая и жутко ненавидя одновременно.

Пару раз в неделю я стабильно спрашивал себя «почему именно эта девушка?». Импульсивная, крикливая, постоянно обижается, безумно любит себя, хочет быть еще женственнее, чем ее сделала природа, хохотушка, скандалистка, упертая… «Почему именно эта девушка рядом со мной?». Но ответа не было, даже если бы какой-нибудь невидимый мудак все-таки сообщил мне ответ, я бы все равно не услышал его, как бы не старался. Почему именно я должен был говорить ей эти слова? Почему я вообще должен был говорить? Моя душа никак не хотела мириться со словом «должен», а мозги, неугомонная гадость, прекрасно понимали, что это моя жизненная стезя.

– Почему ты молчишь? – Голос Розы медленно, с каждой буквой, переходил на сопрано. – Тебе вообще нечего мне сказать? Я ничего не значу для тебя?

У меня перед глазами промелькнула пара картин из сопливых мелодрам, которые любила смотреть наша мать. И недолго думая, я воспользовался одной из них! Я просто нагло поцеловал ее, чтобы она помолчала немного, а мой тупой мозг сообразил бы интенсивнее, что делать дальше. Ну, никак я не хотел говорить слова любви именно в тот момент. Но Розе было невозможно объяснить, что «я люблю тебя» должно вырываться из тела само, естественным путем, а никогда кто-то выпрашивает сраные признания. Я никогда в жизни так долго не целовался, да я просто боялся прекращать целовать ее, боялся, что она продолжит задавать глупые вопросы, заставляя меня говорить то, что хочет слышать. Через какое-то время она отпрянула от меня, хватая ртом воздух и слегка задыхаясь.