Анатолий Косоговский - Любить ненавидя

Вообще-то, улов никогда не был для Гавриленко каким-то обязательным условием его поездок за город. Возможно, это выглядит анекдотично, но ему и вправду нравился именно сам процесс ужения. И уж никак не количество пойманной рыбы и тем более не рассказы о невероятных уловах, сопровождаемые самыми отчаянными жестами и самой выразительной мимикой, которые он частенько слышит в среде коллег-рыбаков, особенно сидя в электричке, по дороге к реке и обратно.

Гавриленко – рыболов опытный, можно сказать, всю жизнь серьезно этим делом занимается, и его на мякине не проведешь. Он с первых же слов раскусит, говорит рассказчик правду или сочиняет, хоть, впрочем, никогда и ни с кем это обсуждать не станет. И разубеждать тоже. Стоит ли вот так, одним махом рубить крылья, если у человека разыгрался полет фантазии!

Если честно, за многие годы именно такого отдыха (ну, не работа же – с удочкой посидеть!) ему стали известны если не все, то очень-очень многие тонкости столь захватывающего ремесла. Настолько многие, что он мог бы без труда поделиться ими не с одним десятком и начинающих рыбаков, и тех, кто имеет за плечами определенный опыт. И, в общем-то, делился довольно часто. В разных кругах. С разными людьми. Но… Но только не во время рыбалки.

Рыбалка – это святое. Она не терпит болтовни, разговоров, смеха, вопросов-расспросов. Она не терпит звона стаканов и пьяных бредней. Она любит тишину. Такую нежную, легкоранимую, умиротворенно растекающуюся по зеркальной водной глади и растворяющуюся в воздухе недотрогу-тишину, которую каждый настоящий рыбак бережно охраняет, опасаясь спугнуть даже каким-то неловким движением.

Гавриленко из этой обоймы. Стоит кому-то появится рядом во время рыбалки, нарушить его своеобразную рыболовную ауру, если хотите, нирвану, в которую он впадает во время этого процесса, как сразу портится настроение, сразу все идет наперекосяк, не клеится. Хоть бери и в буквальном смысле сматывай удочки!

Ну, что это за рыбалка, если даже не дают спокойно посидеть! Побыть наедине с собой. С природой. Если шастают туда-сюда! Мешают! Болтают. Пьянствуют. Пришел рыбачить – садись и рыбачь! А чего без толку шататься?

Нет, Гавриленко не скандалист, и случай с Кузьмичом, скорее, исключение, нежели правило. Он нарушителю своего спокойствия даже слова кривого не скажет. Не станет указывать, что и как. Просто поморщится, покачает недовольно головой из стороны в сторону и промолчит, замкнется. Только после уже все равно понадобится какое-то время, чтобы снова на нормальную рыбалку, на нормальную волну настроиться.

Вот и сейчас, при виде незнакомого парня, появившегося невесть откуда и попытавшегося отвлечь его от любимого увлечения, настроение Александра Васильевича мгновенно ухудшилось. К тому же, подняв глаза, Гавриленко увидел наведенный на него объектив фотоаппарата и довольную, прямо-таки нахальную улыбку самого фотографа, Винни-Пуха, что привело его в недоумение.

– Внимание! Улыбочку! Снимаю!

Рыбак прищурился и сдвинул свою зимнюю шапку набок, чтобы освободить ухо:

– Простите? Что Вы говорите?

– Внимание, говорю! Снимаю!

Александр Васильевич услышал несколько щелчков, выскочивших подобно автоматной очереди. Все произошло настолько мгновенно, что Гавриленко, поначалу разочарованный появлением незнакомца, а затем заинтригованный тем, что вдруг стал объектом фотосъемки, какое-то время решал, как поступить в подобной ситуации, что сказать.

– Спасибо! – не дожидаясь реакции рыбака на свои действия, громко произнес Винни-Пух и опустил фотоаппарат, повисший у него на груди.

Он по-прежнему продолжал улыбаться, приплясывая и все больше вытаптывая в снегу своими, такими же объемистыми, как и куртка, коричневыми сапогами круг возле себя. Прижав локтем правой руки серые вязаные перчатки, парень усердно дышал на замерзшие пальцы. Его лицо выражало абсолютное спокойствие, глаза – простодушие, улыбка – непосредственность. Во всем виде Винни-Пуха совершенно не ощущалось хоть немножко, хоть капельки, хоть чуточку неловкости, волнения, смятения перед Гавриленко за вторжение в его внутренний мир, в его личное пространство, вины, в конце концов, за самовольно произведенную фотосъемку.

– Простите, – наконец поборол оцепенение Александр Васильевич, – а Вы, собственно, зачем снимаете?

– Для истории, конечно, – тут же, ни секунды не задумавшись и еще задорнее засмеявшись, ответил парень.

– Да… Да, но я, допустим, против, – не поддержав жизнерадостности и задора фотографа, скорее, предположил, чем возмутился совершенно выбитый из колеи нахальством Винни-Пуха рыболов. – Вы же, наверно, хотели бы услышать мое мнение на этот счет?

Фотограф только развел руками. Наверно, в этот момент он усердно решал сложнейшую задачу, как бы это поизящнее ответить на сдержанный выпад рыболова, но, видимо, особо не преуспел в поиске достойного ответа и остановился на очень короткой, но, по его мнению, достаточно емкой и все объясняющей фразе:

– Ничего не поделаешь: снято.

Слово «снято» как-то просто, но вместе с тем очень легко и уверенно сорвалось с его языка. Казалось, прозвучи сейчас вдобавок к сказанному «Всем спасибо! Все свободны!», и ситуация напомнила бы ту, когда что-то торжественно подобное вырывается из уст режиссера, означая конец съемки какого-нибудь эпизода, после чего все ее участники, по идее, должны облегченно вздохнуть и расслабиться.

Винни-Пух, по-видимому, решил ретироваться. Он развернулся на месте, неуклюже отшвырнул подвернувшийся под ногу кусочек льда и, приложив руку ко лбу, чтобы укрыться от слепящего февральского солнца, посмотрел в направлении середины реки, где виднелось множество силуэтов склонившихся над лунками рыбаков. Его спокойствие, уверенность, даже необъяснимая веселость странным образом подействовали на Гавриленко: возникшее было раздражение и недоумение почему-то мгновенно сменилось обыкновенным любопытством.

– А Вы, простите, кто? – уже глядя в спину намеревавшемуся уходить Винни-Пуху, поинтересовался рыболов.

Тот обернулся, сделал удивленное лицо и, как и прежде, с сиюминутной готовностью, словно и без вопроса все было понятно, ответил:

– Ясное дело кто. Корреспондент.

В словах и интонации парня Гавриленко уловил даже не то что какую-то неискренность или недосказанность, а просто шутливость, иронию, пародийность, граничащую с бесцеремонностью, и хотел было задать вопрос поконкретней, но незнакомец опередил его:

– Ну, счастливо! Ни Хвоста, ни чешуи! Кажется, так у вас говорят?

Видимо, он, незнакомец с формами Винни-Пуха, и сам прекрасно понимал, что перечень вопросов к нему далеко не полностью исчерпан. Он и задал свой последний вопрос не столько для того, чтобы услышать ответ, а чтобы перехватить инициативу и быстренько ретироваться. Потому, желая избежать, как показалось Александру Васильевичу, продолжения разговора, наклонившись вперед и широко расставив руки, он быстро двинулся в сторону основной группы коллег Гавриленко, на ходу поправляя шапочку и прикрывая шарфом фотоаппарат.