Георгий КАЮРОВ - В стенах семинарии

Против обычного – все подчинились безропотно. Что мне, прошедшему армейские бани и медосмотры? Для многих же – это безобразие, но страх перед инспектором оказался сильнее. А, может, так и надо на медосмотре в семинарии? Отроки терялись в догадках и неуверенно, поддерживая друг друга собственным примером, опускали трусы. Цапля вошёл в образованный коридор и, рассматривая голых отроков, медленно двинулся вдоль него. Шествие инспектора сопровождалось тревожным шорохом. Брат Лаврентий так и ушёл в темноту, только в другое крыло коридора. Все с облегчением вздохнули, и гвал поднялся с новой силой.

Для семинариста инспектор – главное лицо в семинарии. Нет, конечное, ректор – самый главный! И семинарист может ему пожаловаться на инспектора. Но… На бога надейся, а с инспектором не оплошай!

– Построились! – рявкнул Барабан, криком приструнивая беспорядок. Когда все построились, он опять прошел вдоль шеренги, оценивающе разглядывая отроков. По-видимому, удовлетворившись, проследовал в кабинет и вышел из него с толстым журналом в руках. На этот раз толстяк проходил вдоль шеренги медленно, буравя своими глазками каждого отрока. Вдруг он остановился и, ткнув карандашом в грудь избранника, выкрикнул:

– Фамилия?

– Ревенко, – испуганно проблеял юнец.

– На комиссию, – указав карандашом за спину, толстяк размашистой галочкой отметил в журнале фамилию и направился вдоль шеренги, а отрок засеменил на медосмотр.

Вся шеренга вмиг замерла и выпрямилась в напряжении – наконец-то началось! После первого вызванного, Барабан долго маршировал вдоль шеренги, словно забыв, для чего нас собрал. Остановился он так же неожиданно, как и в первый раз. Я приготовился, внутренне застыв, но толстяк ткнул в моего соседа:

– Фамилия?

– Иванов, – неуверенным от напряжения голосом признался отрок.

– Как же ты с такой фамилией Всевышнему служить будешь? – с нескрываемым любопытством поинтересовался толстяк, озадачив вопросом русоволосого доходягу.

– На Руси все Ивановы… – дрожащим голосом начал отрок, но Плогий не дал ему договорить и гаркнул, оборвав на полуслове.

– Так тож на Руси, а не в Царствии Небесном. На медосмотр! – и в след убегающему Иванову с усмешкой прокомментировал: – Тоже мне причина в батюшки идти, – и зло оскаблился.

Отроки даже боялись посмотреть на зверствующего Плогия, а он, прохаживаясь вдоль шеренги, потешался и отправлял по своему желанию очередного на медосмотр, как на заклание, при этом ставя против его фамилии размашистую галочку. Чего только стоили комментарии, которыми осыпал Барабан головы бедных отроков!

До меня очередь никак не доходила. Хотя, толстяк пару раз останавливался рядом, но только чтобы отправить соседа справа и затем – слева. Все остальные его маршруты пролегали мимо.

В самый разгар медосмотра все вдруг увидели ректора. Можно было только догадаться, он вошёл через боковую дверь. Отец Владимир стоял возле боковушки, ожидая, когда Плогий закончит с очередным отроком. Появление ректора приструнило шеренгу. Мы подтянулись и умолкли. Цапля срамил заставив снять трусы. Чего от этого ждать? Власти у него вдвое больше. Толстяк завращал глазами по голым отрокам, ища причину изменения нашего поведения. Когда взгляд его остановился на фигуре ректора он подтянулся, попытавшись втянуть живот, и чеканя шаг, подошёл к нему. Тот его о чём-то тихо спросил, и они принялись, бубня, переговариваться. Ректору пришлось слегка склонить голову набок, чтобы лучше слышать коротышку Плогия. Барабан-Плогий же вытянулся на цыпочки и говорил одними губами, в подтверждение сказанного тыкал в открытый журнал. Ректор бросал взгляд следом за пальцем толстяка, и исподлобья рассматривал проредившуюся шеренгу. Как мне показалось, особо его занимала моя персона. Почувствовав к себе интерес ректора митрополита Владимира, я отвернулся, чтобы не провоцировать в себе самоедства, которым в избытке страдал мой товарищ Виктор, пытавшийся всячески и меня этим заразить. В очередной раз я обратился к Богу, поблагодарив за то, что Виктора среди оставшихся нет, и он проходит медосмотр. Всё-таки мне пришлось обернуться, когда я краем глаза уловил, толстяк смотри в мою сторону и получает указания от отца Владимира. Моё любопытство оказалось оправданным – их внимание было обращено к моей персоне. «Да и чёрт с ними», – досадливо отмахнулся я, в этот раз призвав бога из другого царства.

Хлопнувшая дверь известила – ректор удалился. Толстяка озадачил разговор со столоначальником, и он продолжал стоять, отвернувшись от нас, уставившись в немую дверь за которой скрылся ректор. Затем он круто повернулся и быстро подошёл ко мне.

– Фамилия!

– Крауклис.

Плогий не смог скрыть замешательства. Он медлил записывать и все-таки не выдержал:

– По буквам.

– Ка, эр, а, у, ка, эль, и, эс, – я не моргнув, быстро назвал по буквам свою фамилию. За мою сознательную жизнь, мне неоднократно приходилось этим заниматься.

– А имя? – по глазам толстяка угадывалось, он ждал чего-то необычного, но я его разочаровал.

– Егор.

– Н-да, – протянул толстяк и, немного замешкавшись с писаниной, тихо сказал: – На медосмотр.

Плогий хотел отпустить колкость по моему адресу, но всё тот же разговор с ректором, его удерживал.

Наконец и мне предстояло увидеть, что происходило за дверью, в которую входили отроки для медосмотра. Это была просторная аудитория предназначенная для лекций, и в несколько рядов заставленная партами. В разных концах аудитории расселись четыре доктора в белых халатах. Следовало пройти и отметиться у каждого из них. Когда я прошел последнего, тот, не глядя в мою сторону, подтолкнул по столу исписанную медицинскую карточку и, махнув большим пальцем за спину, сказал:

– С карточкой к хирургу.

Я не понял врача и собрался уйти, как и вошёл, решив, – хирург находится за стеной и проходить к нему все тем же коридором, но доктор остановил меня.

– Дверь там, – указав в угол и посоветовал. – Прежде чем войти, постучите.

Только теперь я разглядел в самом углу низкую дверь, точь-в-точь похожую на дверь библиотеки и точно так же врытую в землю. Подойдя к ней, я постучал. За дверью звонким голосом позвали:

– Прошу!

Чтобы войти, мне пришлось изрядно наклониться. Комната оказалась довольно-таки просторной и хорошо освещённой электрическим светом. Напротив двери, за столом, в пол-оборота сидела сгорбившись тощая старуха в белом халате и высоком колпаке с размерной тесёмкой на затылке. Она водила огрызком карандаша, зажатым в её крючковатых пальцах, в точно такой же карточке, какую я держал в руке, – по-видимому, предыдущего отрока. Не взглянув в мою сторону, она сухо сказала: