Анатолий Росич - Охота на избранных

И вот вчера позвонил: «Я возвращаюсь…» Что значит, возвращаюсь? Если едет на одну короткую встречу с ней – это не возвращение. Значит, в Киев возвращается? То есть, свиданий будет много? Они будут частыми?.. Впрочем, таких вопросов она ему не задавала, а только ждала. Причем, как это ни странно, каждой новой встречи ждала так же, как и первой пять лет назад – немножко с волнением и ожиданием сюрприза. Так ждет ребенок своего дня рождения, не зная, что ему подарят, но предвкушая, что в этот день сбудутся его заветные желания, кроме того, будет еще что-то вкусненькое…

***

Они обнялись так, как только они, им казалось, умели обнимать друг друга. С одной стороны, сквозь одежду чувствовали все, что должны чувствовать мужчина и женщина при объятиях, с другой – застыли в сближающем молчании на целую минуту. В течение этой минуты их души, тоже обнимаясь, превращались в единую духовную сущность, которая поднимала их над пошлой жизненной суетой, возносила ввысь – а дальше все, что с ними происходило, даже самое что ни есть плотское, происходило на той высоте. И не нужно было ничего говорить, потому что если что-то говорить, то такое состояние пришлось бы выразить словом «любовь» – истрепанным, опошленным, опущенным до уровня глупенькой современной песенки. Конечно, он знал избитую истину, что женщина любит ушами. И она знала, что получит от него такой поток красивых слов, который редкие женские уши слышат. Но это будет потом, когда нужно говорить шепотом, и в самые-самые уши, касаясь их губами, когда нужно говорить не только словами, а телами. Тогда она все услышит, о чем только мечтает слышать женщина, которая заслужила настоящую любовь, – заслужила долгим терпением и жертвенным ожиданием.

Но первые мгновения встречи должны быть сродни мгновениям вечности, в которой, как известно, царствует тишина. Они знали, что это минутное молчание скажет друг другу больше, чем тысячи самых красивых слов. А после такой минуты и разговор будет на определенной тональности.

– Что новенького, Оленька?

– У кого, Сереженька?

– У тебя.

– Ты, наверное, хотел спросить…

– Нет. Я хотел спросить, как дела у тебя.

– Не надо, Сережа. Я знаю, что я тебе тоже интересна. Но ты хотел спросить сначала об Оксанке, так ведь?

Грохов опустил голову, потом поднял, прямо посмотрел в ее бесхитростные глаза (он знал, что бесхитростные женские глаза – это редкость). Они сверкали, как ночные дождинки на листьях под утренним солнцем.

– Да, Оленька, ты права. Как себя чувствует Оксанка?..

До отправленья поезда «Киев-Варшава» оставалось десять минут. Вацлава Крышановского, невысокого блондина средних лет, провожали двое мощных помощников (по документам, а по функциям – телохранителей) депутата Верховной Рады Украины Романа Паукшенко.

– Подождите пять минут, и можете заходить, – прогудел один из охранников, с распиравшей пиджак бизоньей спиной, и скрылся в вагоне.

Постороннему рыжеволосому человеку, тоже не хилой наружности, прохаживающемуся по перрону, через окно было видно, как телохранитель профессионально обшаривал глазами и руками купе. Двумя пальцами приподнял треугольно уложенную подушку, словно чебурек с жирного противня, ознакомительно-брезгливо похлопал тяжелой ладонью по матрасу, как хлопают по мягким местам купленную на время дешевую женщину. Не выходя из купе, дождался своего коллегу и уезжающего польского гостя. Сопровождающие покинули вагон в последний момент, когда поезд уже тронулся.

– Ты понял? Вип-персона нашлась. Пх!.. – фыркнул бизоноподобный, провожая глазами медленно уползающий поезд.

– Для «Паука», наверное, важная птица, – развел руками напарник.

– Да в том-то и дело, что в сравнении с нашим «Пауком», этот европеоид – букашка, – резюмировал помощник Паукшенко.

Поезд еще не выехал за черту города, как в двухместный люкс, в котором разместился один поляк, постучали. Крышановский как раз переоделся в апельсиновую футболку и спортивные брюки. Поиграл спортивной грудью перед зеркалом и лишь затем открыл дверь. На пороге купе стоял стройный рыжеволосый мужчина, с усиками, в утемненных, под стать волосам, оранжевого оттенка очках. Одет он был неприметно – джинсы, темно-серый джемпер и легкая светло-серая куртка.

– Кофе или чай? – весело спросил незнакомец, слегка улыбаясь.

– Что?.. Кто вы? Не понимаю! – то ли возмущаясь нежданным визитом, то ли принимая шутку, легко воскликнул хозяин люкса почти без акцента.

– Понял, – закрыв за собой дверь, произнес нежданный гость. – Желаете покрепче. – И вдруг, без малейшего размаху, с висячей руки ударил поляка в челюсть.

Удар был настолько резкий, что больше бить не пришлось. Крышановский упал на сиденье, распластав руки, как падают в конце сентября на асфальт созревшие киевские каштаны, раскрывая от удара кожуру. Незнакомец быстро достал из внутреннего кармана куртки шприц…

В тот момент, когда за рыжеволосым закрылась дверь в купе, возле него остановился подошедший с другой стороны вагона черноволосый мужчина в темных солнцезащитных очках. Глядя в окно, он безмятежно провожал взглядом из-под очков Киев. Поезд проезжал Борщаговку – безликие панельные девятиэтажки советской эпохи сменились бесконечными гаражами, разрисованными графити.

Минут через семь рыжий вышел из купе. Он направился в одну сторону, черный – в другую, оба быстро покинули вагон. Еще минуты через три поезд резко затормозил – кто-то рванул стоп-кран – и замер на одной из пригородных станций, фактически еще в Киеве.

Когда состав тронется, проводницы из двух разных вагонов, которые взяли за сто долларов «до Ровного» очень просившихся мужчин (одна – симпатичного рыжего, вторая – привлекательного брюнета), попытаются их найти, проверяя купе и тамбуры, но поиски ни к чему не приведут. Что ж, разные чудаки встречаются в поездах. Но главное в данном случае не исчезнувшие фальшивые пассажиры, а наличествующие стодолларовые купюры – настоящие, не фальшивые…

«Рыжий» не спешил становиться русоволосым, «брюнет» не спешил становиться шатеном. Они стали такими только тогда, когда, добравшись по отдельности на такси до Пушкинского парка, войдя в него, вдали от посторонних глаз сняли парики, очки и усы. Там и встретились.

– Ну, как клиент? – спросил Вадим, бывший пять минут назад «брюнетом», обнажив из-под очков выгоревшие под южным солнцем прямые ровные брови и глаза цвета летней морской волны. – Раскололся?

– Еще бы! – лаконично ответил Сергей.

– Жить будет?

– Куда же он денется! Обязан жить. И нам помогать.

– Ну и? Проясняется что-то?

– Ситуация очень занимательная, хотя до полной ясности еще далеко. Правильно в Москве говорили, здесь начинается что-то небывалое. Но! Москва даже не подозревает, насколько все интересно… – последнюю фразу Сергей произнес уже не деловым, а философски-задумчивым тоном.