Александр Дьяков - Тойво

– Обязательно, мам.

– Как Париж?

– Там всё по-прежнему. Серый снег, цветные лужи. А если ты про мои переговоры, то меня приглашают на работу в университет Новая Сорбонна. Точнее даже не в Университет, а в проект букморфинга русской литературы под началом профессора Эганбюри. Работа прямо в Париже. Год, может, два.

– Переделка русских книг? Как странно. Зачем это французам?

– Не французам. Это грант Евросоюза в целях популяризации и сохранения русской культуры.

– Культуру не переделывают. Тебе не кажется?

– Я думал об этом. И думаю до сих пор. Однозначного своего ответа Эганбюри я не озвучил, хочу посоветоваться с Вальдесом.

– Кстати он звонил. И что странно прямо мне на работу. Уточнял, когда ты вернёшься. Точнее так: звонил, чтобы поинтересоваться лекарством от простуды, но когда он спросил о тебе, я поняла, что это главное зачем он связался со мной.

– Очень странно, я всё это время был на связи.

Отец, активно жевавший салат, многозначительно поднял вилку в воздух, поставил таким образом паузу в разговоре, дожевал, сглотнул и вставил:

– Действительно, странно звонить моей жене по надуманным поводам. А что тебе заплатит Евросоюз за столь тяжелый труд, как гальванизация трупа русской культуры?

Тойво назвал сумму. Отец перестал жевать, подпер верхнюю губу нижней, посмотрел на мать и одобрительно кивнул. Та никак не среагировала, и Тойво решил сменить тему.

– А вы слышали что-нибудь, про то, что Руссильон был основан славянскими племенами?

– Что за чушь? Возразил отец, снова вернувшийся в роль истого каталонца. Не превращайся в этих фокстерьеров, которым везде видится русский террорист.

– Пап, а ты не знал, что и наш родной Миккели был основан русским царём?

– Доподлинно я знаю только то, что русские разбомбили наш родной Миккели во время Второй мировой.

***

Луис Вальдес, импозантный седовласый профессор и публицист, встретил Тойво на кафедре. В эти дни он писал очередную монографию, об этом легко можно было догадаться по царившему на его рабочем месте беспорядку. Множество книг, оргтехники, исписанных черновиков и пустых пластиковых бутылок. Однажды уборщик решил в отсутствие хозяина немного прибраться, ничего не выкидывал даже, а просто сложил бумаги и вещи профессора в аккуратную систему. Но тем самым нарушил некую систему самого Вальдеса, получил гневную отповедь, и больше на эту территорию не заходил. Протирал только пол, ругаясь вполголоса на ту давнюю выволочку, и принципиально не трогал даже бутылки и остатки еды.

Довершал картину беспорядка ещё полумрак. Вальдес говорил, что не может смотреть в окно на свою Испанию после ядерной зимы. Жалюзи на кафедре были давно и навсегда закрыты. Исключение выпросила себе лишь ассистентка Моник, чтобы поливать свои горшечные растения, её окно поэтому было приоткрыто наполовину, но заставлено зеленью. Основное освещение кафедре давали лишь неяркие светодиодные панели на потолке. Когда вошёл Тойво, профессор не сразу узнал его в полумраке или не сразу вынырнул из своих монографических мыслей. Потом, наконец, вспомнил и ухмыльнулся:

– Вас, молодой человек, вероятно можно не включать в учебный план июля, и уж точно следующего учебного года? Вы покидаете нас?

– Профессор, я, собственно, пришел посоветоваться. Эганбюри передавал вам привет и рассказал мне про необычный проект, на который меня приглашает.

– Я знаю. Перебил его Вальдес. Букморфинг произведений Пушкина, Достоевского, Гоголя.

– Гоголь не включен в этот список. Перебил в свою очередь Тойво. Он украинский писатель.

– Вот как? Это тебе Эганбюри сообщил? Хотя, знаешь, это укладывается в общую канву. Гоголя объявят украинским, дадут его полякам для перевода. Ещё наверняка и Булгакова, рождённого в Киеве, хотя ни тот ни другой не писали на украинском. А вам, молодой человек, поручат переписать остальных.

– Это же не подмена, это вроде рекламной акции. Пройдут годы, и весь этот букморфинг отправится на свалку истории.

– Знаешь, в чем опасность Тойво? Недавно на одной лекции мне пришлось вступить в спор со студентом. Он был искренне уверен, что Фродо из Властелина колец на самом деле был гомосексуалистом и не мог определиться, с кем ему быть с другом-хоббитом или с другом-эльфом, как-их-там? Слава богу, в аудитории раздавался смех, значит, многие знакомы ещё с оригиналом. Но тому бедняге попалась книга из серии переделанных. Он принёс её на следующий же день. О-о, это был шедевр! Такой порнографии я ещё не видел. Ты понимаешь, что букморфинг лишь развлечение, да и то сомнительное, для тех, кто знаком с оригиналом? А ведь многие, особенно молодые, не видят разницы. Пометка «NE» на обложке книги для них невидима. Лена подозревает, что весь этот букморфинг большой заговор. Конечно, как и все русские, она подозрительна, но в её аргументах есть тревожный смысл. Давай, кстати, я позову её. Она тоже интересовалось, чего там задумали французы.

Лена была женой Вальдеса. Она приехала из России ещё в молодости, работала в русской турфирме. И когда все произошло, она не воспользовалась минской репатриацией. Интуиция уберегла её. А может, уберёг сам Вальдес, когда устроил её вести курсы русского языка в своем университете. Так она стала Еленой Вальдес. Впрочем, она и не скрывалась, носила русское имя, говорила на русском, преподавала его. И все знали, кто она и откуда. Вальдесы хотели завести детей и, как и многие, пережидали зиму. Не хотели, чтобы ребенок рос в этом, временно испорченном мире.

Тойво был дружен с семьёй своего научного руководителя, в первую очередь, благодаря Елене. Она была носителем русского языка и довела его произношение до совершенства. Это её же оценка, которой очень дорожил Тойво. И она же стала для него олицетворением той беды, которая случилась с Россией. Лена рассказывала ему о фантомной боли, когда у тебя нет родины и нет вообще всей твоей цивилизации. Финны, в большинстве своем тоже лишились прежнего места обитания и тоже тосковали. Однако их тоска не могла пойти ни в какое сравнение с тоской русских. Они лишились не только территории, они лишились нации, исторического будущего. Лишились себя. Представляя себя на этом месте, Тойво думал, что можно сойти с ума. Как сошел с ума космонавт Зыгарев, видевший уничтожение родины своими глазами, находясь на орбите. Но Лена Вальдес держалась молодцом, хотя на лице её, в её больших глазах навсегда осталась печать немыслимой, неподъемной печали.

– Ну, здравствуй, дружок! сказала она по-русски, войдя в кабинет. – Ты теперь станешь парижской знаменитостью?

– Ещё решаю. Сеньор Вальдес пытается меня переубедить.

– Он ревнует тебя к Эганбюри. Вырастил первоклассного специалиста, а теперь без боя вынужден отдать тебя конкуренту.