Берндт Хайнрих - Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу [Новый взгляд на эволюцию человека] [litres]

Лефти некогда был питомцем Гудвилла, и мне было комфортно с ним, потому что он знал многое и о нашей жизни, и о внешнем мире. Он служил в роте A, подразделении 504, в 82-й воздушно-десантной дивизии во время Второй мировой войны, откуда вернулся домой инвалидом, а потом заведовал почтой. Обычно он был единственным человеком, которого я видел в отделении каждое утро до школы и каждый полдень после. Чем быстрее я бежал, тем дольше потом мог задержаться и послушать про его приключения.

За время моей двухлетней работы почтальоном я посвятил Лефти сотни часов. В восхищении я стоял перед его маленьким зарешеченным окошком, пока он рассказывал о своем военном опыте в Анцио, Северной Африке, на Сицилии, в Бельгии и в Германии. Я почти что чувствовал запах пороха, слышал гром, видел трассирующие пули, когда Лефти описывал подвиги, совершенные в компании с Эдом «Арабом» Адамсом («Адамчиком») и Ти Джеем Маккарти. Бусины пота иногда проступали на его широком лбу, а его серо-голубые глаза глубоко заглядывали в мои, пока он давал волю своим ярким воспоминаниям.

«Однажды, когда мы вели огонь по немцам на склоне холма напротив нас, один их пулеметчик не скрывал своей позиции. Когда мы мазали, он поднимал “панталоны Мэгги”, такой маленький белый флажок. Когда пришло время наконец-то наступать, мы обошли его стороной. А как-то раз ночью заявилась парочка немцев. Они каким-то образом пробрались через наши посты и устроили нам сюрприз: держа нас на прицеле пистолета-пулемета, требовали сигареты, садились и курили, говорили с нами, а потом вернулись обратно к своим. Другой ночью я проверял наши пулеметные точки и обнаружил, что с одной пропало оружие. “Что случилось?” – спросил я расчет. Один сказал: “Ну, один из парней каждую ночь таскает нам кофе из тыла и в качестве позывного говорит: “Не стреляйте – кофе идет”. Этой ночью было то же самое, только оказалось, что это сказали фрицы. Затем они заявили: “Нам просто нужно ваше оружие. Вы можете остаться. Объясните это своим офицерам”».

«Был у меня там товарищ по имени Хайдельбринк, говоривший по-немецки. Он учился там в школе и знал их повадки. Он стал совершать вылазки за линию фронта. Однажды он вернулся в форме немецкого майора и привел целую толпу пленных. Приказал им построиться в очередь и маршировать. Так они и сделали. Они же не могли не подчиниться приказу».

«Мы пели “О Сюзанна”. Затем однажды ночью один из них приходит с поднятыми руками и говорит: “Я не сдаюсь – я просто люблю петь и хочу петь с вами, ребята”. У него был такой глубокий баритон».

Конечно, обычно все было не так. Офицеры с обеих сторон вынуждали их шевелиться, чтобы они оставались врагами.

Я не слышал обо всех боях, но о захватывающих событиях последнего Лефти мне рассказал.

«Я видел, как летят трассеры, потом фрицы достали меня – вижу, рядом лежит бедренная кость. И вдруг понимаю, что она моя собственная. Я разозлился и бросил ее в них. Затем я потерял сознание. Они одолели нас. Оказалось, потом меня вытащили дети».

Это случилось ближе к концу войны, и его поместили в бельгийский госпиталь. «Немецкий врач сказал мне, что, когда война закончится и ваши армейские врачи доберутся до вас, они скажут вам, что ногу нужно ампутировать. “Это самое простое, что можно сделать. Откажитесь. Вашу ногу можно спасти”. И вот как все вышло. Когда меня отправили в ветеранский госпиталь, первое, что они сказали мне, было: “Нам придется отрезать тебе ногу”. Я ответил: “Нет”. Они сказали: “Если этого не сделать, ты умрешь”. “Ну, значит, умру” – так я им и заявил».

Лефти тогда не умер, но и бегать уже больше не мог.

Лефти был мне отличным другом. Он вдохновлял меня, и если я и бегал, чтобы кому-то угодить и заставить гордиться мной в Гудвилле, то только ради него и тренера Боба Колби.

Нашим тотемом в Гудвилле был бобр. «Бобр, – говорили нам, – работает, когда он работает, играет, когда играет. Он силен, действуя в одиночку, но в то же время трудится на благо общества». Бобр сам валит деревья, но его плотины и хатки строятся сообща всем семейством. Усилия одного поколения бобров способствуют благополучию будущих поколений. Это была не просто школьная пропаганда. Это идеалы, которые воплощают в себе то, что делает нас людьми. Мы тоже общественные животные, и эту социальность мы получили от наших обезьяноподобных предков миллионы лет назад, как и бобры, и муравьи, и шимпанзе, и пчелы. Как и другие животные, мы играем с тем, что имеет значение для нашего выживания, и социальные игры способствуют социальной сплоченности. Наши школьные спортивные команды дали нам ощущение принадлежности, групповой идентичности. Банды, сражающиеся друг с другом на ножах и пистолетах – некоторые из моих знакомых мальчиков происходили из таких, – делают то же самое, но дорогой ценой. Если мы не находим союзников в одной ситуации, мы найдем их в другой. Но есть обязательное условие: для создания альянсов нам нужны прежде всего достойные противники. Без противников нет нужды в союзниках.

Однажды утром на почте Лефти кое-что мне показал. Своими короткими пальцами он ткнул в один из заголовков нашей газеты Waterville Sentinel, посвященный Берту Хоукинсу, непобедимому бегуну кросс-кантри из Уотервиль-Хай. Он устанавливал рекорды дистанции на каждом кроссе, в котором участвовал. Хоукинс немедленно замаячил перед глазами, почти угрожающе, вытесняя все остальное из жизни.

Нет лучшего способа заставить человека почувствовать себя маленьким, чем показать ему кого-то большого. Поэтому многие пытаются охаивать более способных, чем они сами. В беге ты не можешь обмануть себя и кого-либо еще. Ты должен противостоять фактам; я знал, что Хоукинс может обогнать Бога.

Встреча с Хоукинсом была неизбежна, ведь Уотервиль был всего в нескольких милях вниз по реке Кеннебек. Высшая школа Уотервиля относилась к классу L («большая»), в то время как мы были S («малая»). Тем не менее тренер Колби пригласил их выступить против нас, и они пришли. Я не встречал «Уотервильских воинов» ранее и впервые увидел их, когда они вышли из раздевалки на смотр перед школой Эверилл-Хай. Мы не считались фаворитами. Я тоже знал, что через несколько минут меня разоблачат: я вовсе не отличный бегун. Я просто больше старался.

Как и у всех неуверенных в себе детей, большая часть моего существования проходила в колебании на тонком, остром краю, по одну сторону которого лежала самостоятельность, а по другую – угождение всемогущим родителям или авторитетам. Весы были не уравновешены; моя хозяйка с самого начала видела во мне фундаментальные недостатки. Она называла меня маленьким гунном, потому что у меня был необычный акцент и я плохо говорил по-английски. Впоследствии она лишь укреплялась в своем мнении: видя знаки судьбы в каждом невинном акте веселья, любопытства и выживания, она воображала их злыми и чрезвычайными преступлениями. Через несколько лет я почувствовал, что лишился именно тех качеств, которые ценил и к которым стремился. Когда больше нечего было терять, для восстановления гордости мне оставались только бесшабашные поступки и спортивное мастерство. Я попробовал и то и другое. В первом случае из-за возмутительных поступков меня выгнали из школы всего за неделю до того, как я должен был получить аттестат о среднем образовании. Во втором же случае спортивные достижения помогли мне закончить школу. Гонка в соперничестве с Хоукинсом косвенно способствовала второму.