Мартин Брезиер - Затерянный мир Дарвина. Тайная история жизни на Земле

В 1870-х гг. было широко распространено мнение, что в ходе промера морских глубин на белый свет будут являться существа все более примитивные, например губки и фораминиферы. Эту логику иллюстрирует случай батибия . К 1868 г. некоторые донные пробы пылились в банках уже десять лет. Когда Гексли осмотрел одну из старых проб, его очаровала слизь, похожая на белок яйца, но с венами. Когда он впервые осмотрел пробу в 1857 г., слизи там не было. Гексли, предположив, что обнаружил следы жизни наиболее примитивной – еще без клеточной структуры, – окрестил слизь Bathybius haeckelii . (И Эрнст Геккель нисколько не обиделся.) Именно батибий Геккель ожидал найти на рубеже обитаемых и безжизненных глубин. К счастью, немецкий язык исключительно хорошо пригоден для описания слизи. Геккель назвал ее Urschleim – протоплазмой, Матерью всея слизи.

Гексли оказался в затруднительной ситуации. Батибий не впечатлил “великие бороды” с “Челленджера”: они сочли его своего рода грибковой инфекцией (вроде той, что бывает на ногах у спортсмена) или, что еще хуже, продуктом химических реакций внутри банки. Увы, батибий оказался как раз минеральным осадком, выпавшим в результате реакций консервантов с морской водой. (Нечто подобное можно наблюдать в банке квашеной свеклы.) Гексли скис. И показал нам всем, что должен делать большой ученый, допуская большую ошибку. В 1879 г. Гексли публично признал неправоту. У Геккеля пространства для маневра было меньше. Он не отрекался от батибия до 1883 г.

Во время этих споров, похоже, ожидалось, что явившиеся из глубин новые чудовища принесут с собой “ноты”, которым следует эволюция жизни. Первые сообщения участников экспедиции “Челленджера” как будто подтвердили это. Но ученый мир ожидал кое-чего еще: подтверждения того, что самые примитивные из современных животных (например, губки и фораминиферы) почти не развивались. Карпентер, по-видимому, считал фораминифер вечно юным Питером Пэном морских глубин.

Разумеется, эта гипотеза стал нежизнеспособной сразу же, как только из печати вышли отчеты экспедиции “Челленджера”. Как стало известно позднее, глобигерина и ее родичи – не примитивные существа. Они эволюционировали, как и млекопитающие. У них в геноме может даже иметься больше хромосом, чем у людей. Но в 1859 г. этого еще не знали. И уже собирался заявить о себе нерушимый принцип ССМОСВДО.

В 1859 г., примерно в то же время, когда в Англии Дарвин выводил последнее предложение в рукописи “Происхождения видов”, Уильям Логан в Канаде отшлифовывал первое: препарировал кандидата на роль старейшей на планете окаменелости. Названное эозооном канадским ( Eozoon Canadense ) ископаемое напоминало пахлаву, в которой зеленый серпентин заменил тесто, а кальцит – мед ( см. вкладку ). Эту радующую глаз структуру нашел Джон Макмуллен всего годом ранее у реки Оттава, западнее Монреаля. В 1865 г. Чарльз Лайель описал эозоон так:

Похоже, что он образовывал слои один за другим, воздвигая известняковые рифы, как это делают коралловые полипы. Части исходного скелета, сложенного из карбоната кальция, сохранились до сих пор, но некоторые промежутки в известняковой окаменелости были заполнены змеевиком и белым авгитом. Этому старейшему из известных органических остатков д-р Доусон присвоил имя Eozoon canadense . Его древность такова, что временной отрезок, который отделяет его от верхнего кембрия… как сказал бы У. Логан, был равен времени, прошедшему между потсдамскими песчаниками [верхний кембрий, ок. 490 млн лет] и нуммулитовыми известняками третичного периода [теми, из которых в Египте построены пирамиды и сфинкс и которые датируются примерно 50 млн лет] [195].

Эозоон нашли в центре Канады, в слое мрамора мощностью около 500 м, перемешанном с толстыми слоями ленточного гнейса и слюдяного сланца. Сейчас известно, что мрамор представляет собой сильно сжатую и метаморфическую форму известняка. В 1864 г. этот мрамор показали Джону Уильяму Доусону из Монреаля (бывшему ученику Чарльза Лайеля). Его увлекла эта находка, он назвал ее эозооном. Доусона также заинтриговало обилие углерода (в форме графита) в породах, содержащих эозоон, и ученый предположил (для того времени обоснованно), что это обстоятельство может указывать на присутствие древней растительности. Какой именно, Доусон не знал:

Нельзя совершенно исключить возможность обнаружения в лаврентьевском граните отдельных органических тканей, принадлежавших наземным растениям, особенно если в то время существовали какие-либо растения с истинными древесными или сосудистыми тканями. Но нельзя также с уверенностью утверждать, что обнаружены такие ткани… Размышляя о крупных залежах лаврентьевского углерода и о том, что мы совершенно не знаем формы и структуры растительности, его породившей, едва ли можно справиться с разочарованием… Возможно, ни один геолог или ботаник никогда не сможет осуществить эти мечты о прошлом. Но, с другой стороны, вполне возможно, что где-то все еще есть счастливая возможность обнаружить экземпляры лаврентьевских растений с сохранившейся структурой [196].

Таким образом, порода с эозооном казалась вполне перспективной. Ее взял в оборот Уильям Логан, чтобы представить в Лондоне в Геологическом обществе. Именно там выдающийся микроскопист Уильям Карпентер был поражен кажущимся сходством между древним эозооном и некоторыми современными фораминиферами. Как и на Барбуде, фораминиферы, например гомотрема, могут иметь породообразующее значение. Одну из таких фораминифер назвали карпентарией ( Carpentaria ) в честь самого Карпентера. Итак, и Доусон и Карпентер видели в белых слоях мрамора скелетные остатки, которые слой за слоем образовали известняковые рифы. В этих слоях попадались включения зеленого пятнистого податливого минерала змеевика [197]. Однако произошло ужасное недоразумение: эозоон не был фораминиферой. Это даже не окаменелость.

Но эозоон, по крайней мере, пришел из глубины азойского периода, из пород, названных позднее лаврентьевскими – кристаллического фундамента современной Канады. И из северо-западной Шотландии. Теперь известно, что содержащие “эозоон” породы имеют довольно почтенный возраст: около 1,1 млрд лет или даже старше. Иными словами, они сверстники льюисских гнейсов, которые мы наблюдали рядом с Квинегом. И действительно, чуть позднее экземпляры эозоона были найдены (и проданы коллекционерам) в мраморных карьерах неподалеку от Квинега, в Лед-Бэг. И это также дает подсказку. Это мраморы кембрийского возраста, они заложены около плоскости Мойнского надвига. Порода с эозооном – порождение горы, стоящей на голове.

Хью Миллер видел эти мраморы у Инхнадамфа задолго до того, как там нашли эозоон. Лично я впервые встретился с этим причудливым мрамором чуть южнее, в Дорни. Мы картировали льюисские породы: одни из самых старых и глубоко залегающих кристаллических пород. В сентябре 1967 г., добравшись сюда, мы с удивлением рассматривали почти лунный пейзаж: бугры и озерца. Бугры – это трансформированные сланцы и льюисские гнейсы. А озерца-лохарны образовались во впадинах. К счастью геодезистов, они имели индивидуальную форму. Тони Барбер учил нас делать план местности по аэрофотоснимкам, как если бы это действительно была поверхность Луны [198].