Михаил Голубовский - Век генетики: эволюция идей и понятий

На амбивалентность термина "мутация" ясно указывает в 1944 г. такой авторитет в области эволюции, как Дж. Симпсон. "Наиболее спорный в настоящее время эволюционный вопрос, как в генетике, так и в палеонтологии, это, вероятно, вопрос о природе мутаций вообще и о природе некоторых мутаций, играющих роль в том или ином эволюционном процессе, в частности" (Симпсон, 1948, с. 87). Подобная предосторожность — удел немногих.

Триумф хромосомной теории наследственности оставил в тени амбивалентность термина. Общепринятым стало более узкое (по существу предложенное С. С. Четвериковым) понимание термина "мутация" как синонима дискретных наследственных изменений. Мутации стали классифицировать как генные, хромосомные и геномные. Казалось, тем самым охвачена вся сфера наследственной изменчивости. Доминирующим стало представление, что вся наследственная изменчивость, возникающая вне скрещиваний, сводится к мутациям, к тому, что происходит с генами хромосом.

Произошло обычное в истории науки смещение: выигрыш в точности оказался связан с определенной утратой правильности, полноты картины. Сведение всей наследственной изменчивости к моргановским мутациям несомненно вело к точности, давало возможность учесть их частоту, концентрацию в популяциях. Возникла иллюзия полноты описания всей картины наследственной изменчивости в рамках традиционных моргановских представлений.

В 1956 г. в Институте Джонса Гопкинса в Балтиморе (США) состоялся Международный симпозиум "Химические основы наследственности". В симпозиуме участвовали около 150 ведущих специалистов в области молекулярной биологии и генетики. Среди них — будущие нобелевские лауреаты — Дж. Уотсон, Ф, Крик, А. Корнберг, С. Очоа, М. Дельбрюк, Ф. Жакоб. Можно с определенностью сказать, что идеи и факты, доложенные на этом симпозиуме, надолго послужили ориентиром в понимании структуры и функции гена и механизмов наследственности.

Стержень докладов по анализу свойств нуклеиновых кислот, их роли в процессах трансформации, трансдукции, характеру воспроизведения, составила высказанная в 1953 г. гипотеза "двойной спирали" Дж. Уотсона и Ф. Крика. Из их модели следовало, что ген можно представить как некоторую единицу нуклеиновой кислоты, воспроизведение — как авторепликацию двойной цепи ДНК, мутацию — как изменение структуры нуклеиновой кислоты в пределах локуса, а функцию гена — как перевод информации, заложенной в данном отрезке ДНК, в специфичность соответствующего белка.

В последующие после 1956 г. 10–15 лет выяснение молекулярно-генетических механизмов этой цепи событий происходило как серия ослепительных открытий, многие из которых удостоены Нобелевской премии. Их присуждение можно использовать как определенный объективный показатель, как "путевые столбы" в развитии генетики. В период с 1959 г. по 1969 г. из большого древа научных дисциплин в области биологии и медицины около 50 % премий присуждены за открытия в области структуры и функции гена.

Под влиянием этих успехов сведение всех наследственных изменений к моргановским мутациям стало казаться убедительным. Возобладала концепция, остроумно названная на этом же симпозиуме Дэвидом Нэнни как "абсолютистское правление главных молекул". Лишь молекулы ДНК — носители наследственной информации, которые управляют всей активностью клетки. Остальные компоненты клетки имеют подчиненное несамостоятельное значение. Они лишь "слуги главных молекул". Однако в докладе "Роль цитоплазмы в наследственности" Д. Нэнни (1960) привел серию доводов из области генетики простейших в пользу более демократической организации наследственности на основе принципа условно названного "динамическое равновесие". В клетке действует самовоспроизводящаяся система молекул, особенности которой определяются функциональными взаимодействиями между ними. Эта система способна действовать в разных режимах, контролируя появление альтернативных признаков. Две концепции не исключают друг друга, они дополнительны.

Однако долгое доминирование концепции "главной молекулы" имело далеко идущие научные и методологические следствия. Например, при изучении реакции клетки на повреждения абсолютный перевес получили исследования по изучению репарации повреждения ДНК, вытеснив из поля зрения все другие аспекты проблемы репарации. Как отмечал известный физиолог клетки В. Я. Александров, дело дошло до того, что многие авторы, изучая реактивацию ДНК, в заглавие своих книг и статей помещают слова "репарация", "реактивация" или "восстановление", даже не оговаривая, что речь идет только о ДНК. "В науке часто приходится за большие успехи в какой-либо одной сфере расплачиваться забвением других ее областей", — вновь напомним его вывод. (Александров, 1985, с. 236).

Преимущественное сосредоточение ДНК в ядре клетки и практическое отсутствие ее в цитоплазме привело к отрицанию или принижению роли цитоплазматической наследственности. В книге Р. Хесина (1984), в разделе, где обсуждается поведение популяций цитоплазменных детерминант и связанное с ними неменделевское наследование, есть честная ретроспективная ремарка: "Но ведь только сравнительно недавно доказано, что, например, митохондрии обладают собственными хромосомами, аппаратами репликации ДНК, рекомбинации, транскрипции и трансляции. А ведь четверть века назад я писал (прошу прощения у тогдашних читателей), что возможность синтеза ДНК в цитоплазме кажется маловероятной" (Хесин Р. Б., 1984, с. 322). Такие признания редки и необычайно интересны с позиции истории науки.

Научное сообщество холодно и недоверчиво воспринимало вплоть до 70-х годов работы по изучению наследственных факторов вне хромосом. Автор книги "Цитоплазматические гены и органеллы" Руфь Сэджер (1975, с. 11) горестно замечает: "Литературу по цитоплазматической генетике рассматривали скорее как пятно, компрометирующее науку, чем как подлинную составную часть более полной генетической теории… С точки зрения развития научных идей здесь особенно интересно то, что открытие ДНК в хлоропластах и митохондриях сыграло решительную роль в признании цитоплазматических генов как реального факта… Общее мнение повернулось на 180 градусов, перейдя от одной крайности ("цитоплазматических генов не существует, так как мы не видим в цитоплазме хромосом") к другой ("в цитоплазме есть ДНК, а значит там должны быть и гены").

Это выстраданное замечание дает возможность представить реальную, а не хрестоматийную ситуацию, которая складывается в научном сообществе для тех, кто отходит от общепринятого мифа (Фейерабенд., 1986; Sapp, 1987, 1991).