Роберт Сапольски - Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки

Первичность расы интуитивно очевидна. Прежде всего расовые признаки биологические и они сразу видны, отсюда неизбежно следует цепь однобоких рассуждений {659}. Тут же сами собой возникают мысли и об эволюции: люди развивались в таких условиях, где именно цвет кожи указывал, что тот, другой человек – Чужой. Важность категории «раса» просматривается во всякой культуре: поразительно высокий процент культур предлагает статусное деление по признаку цвета кожи; в этот процент входят и традиционные культуры (до их контакта с Западом), в которых – с немногочисленными исключениями вроде айнов, низкоранговой малой народности Японии, – более светлый оттенок кожи означает и более высокий статус как внутри групп, так и по межгрупповой иерархии.

Но такие интуитивные выводы ненадежны. Во-первых, раса – пусть она и обусловлена некоторым образом биологически – все же является биологическим континуумом, а не отдельной категорией: например, генетическая изменчивость в пределах одной расы, как правило, так же велика, как и межрасовая, если вы, конечно, не делаете выборку предвзято. Это становится очевидным, если посмотреть на диапазон вариаций, связанных с расой: сравните сицилийца со шведом или сенегальского фермера с эфиопским пастухом [364].

«Эволюционный» аргумент тоже не выдерживает критики. Расовые различия, появившиеся в процессе эволюции сравнительно недавно, не очень значимы для размежевания. Самым Чужым для наших предков охотников-собирателей был человек, который приходил из поселения, отстоящего на день-два пути, тогда как до ближайшего человека другой расы добираться пришлось бы за тысячи верст; таким образом, с эволюционной точки зрения встречи с людьми «другого цвета» мало что объясняют.

Не получается также свести расы в устойчивую, биологически обоснованную систему. Согласно переписи населения в США, в разные исторические моменты мексиканцы и армяне относились к отдельным расам; южные итальянцы считались иной расой, нежели северные европейцы; человек с одним черным прапрадедушкой и семью белыми прародителями считался белым в Орегоне и черным во Флориде. Мы имеем дело с расой как с культурным, а не биологическим феноменом {660}.

Учитывая все эти факты, неудивительно, что расовая дихотомия Мы/Они регулярно перекрывается делениями по другим признакам. Чаще всего этот признак – половой. Вспомним, что труднее избавиться от условно-рефлекторного страха, выработанного на лица «чужой» расы, чем на лица «своей». Наваррет продемонстрировал, что это происходит только с мужскими лицами; значимость бессознательной классификации по категории «пол» в данном случае перевешивает ее же по расовому признаку [365]. Возраст как признак тоже сильнее расового. Даже профессия иногда оказывается важнее: например, по данным одного исследования, белые участники эксперимента продемонстрировали бессознательное предпочтение белых политиков черным спортсменам… Но! Этот результат был получен после того, как участников настроили на мысли о расовой принадлежности; а если их настроить на мысли о профессии, то они уже предпочтут черных спортсменов, а не белых политиков {661}.

Значимость расовой принадлежности для размежевания снижается и в том случае, если применить незаметную переклассификацию, перекатегоризацию. Одно из исследований предлагало респондентам фотографии лиц, белых и черных, сопровождавшиеся тем или иным утверждением. Затем испытуемых просили вспомнить, какое утверждение какому лицу соответствует {662}. Таким образом выявлялось бессознательное разделение по категории «раса»: даже если респондент неверно соотносил лицо и высказывание, раса угадывалась правильно. Затем респондентам дали то же самое задание, только одна половина людей – опять и чернокожих, и белых – на фотографиях была одета в желтые рубашки, а другая – в серые. На этот раз респонденты путали лица, больше внимания обращая на цвет рубашки.

В своем превосходном исследовании Мэри Уилер и Сьюзен Фиске из Принстонского университета изучили активацию миндалины при взгляде на лицо другой расы; по ходу работы они выяснили, как происходит переключение между категориями {663}. Участники одной группы должны были найти на фото лица некую точку; лица «чужой» расы в этом случае не активировали миндалину, т. е. лицо как таковое не анализировалось. Вторую группу попросили оценить возраст лица на фотографии – старше оно или младше определенных лет. Реакция области миндалины на лица другой расы оказалась увеличена: осмысление по категории расы было подкреплено осмыслением по категории возраста. В третьей группе респондентам перед показом картинки с лицом демонстрировали картинку с овощем; участникам нужно было предположить, понравится ли человеку этот овощ. Миндалина опять не отреагировала на «чужое» лицо.

В голову приходят сразу два объяснения результатов этого эксперимента:

а) Отвлекается внимание. Респонденты слишком сосредоточены, скажем, на моркови, чтобы проводить деление по категории расы. Это напоминает эффект сосредоточенности на поиске точки.

б) Происходит перекатегоризация. Вы смотрите на «чужое» лицо, размышляя, какая еда нравится его обладателю. В голове возникает образ человека в магазине, или в ресторане, или у себя на кухне, и вы представляете, как он получает удовольствие от еды… Другими словами, вы думаете о человеке как об отдельном индивиде. Такая интерпретация кажется весьма приемлемой.

Но перекатегоризация происходит и в реальном мире, причем бывает, что при обстоятельствах жестоких и неожиданных:

В битве при Геттисберге генерал армии конфедератов Льюис Армистед вел в атаку свое войско и был смертельно ранен. Упав на землю, он подал тайный масонский знак в надежде, что какой-нибудь брат-каменщик его заметит. И действительно, поданный знак заметил не кто иной, как офицер армии Союза – Генри Харрисон Бингхэм; он отвез раненого противника в полевой госпиталь своей армии, сохранил его имущество. В тот момент размежевание Мы/Они по категории «масон/не-масон» перевесило по значимости деление на «сторонник Союза/конфедерат» [366] {664}.

Приведем еще один пример переключения между категориями размежевания из времен войны Севера и Юга. В обеих армиях служили выходцы из Ирландии. Обычно они выбирали, за кого воевать, случайным образом – просто чтобы научиться военному делу в какой-нибудь, как они считали, короткой военной стычке; в голове они держали мысль вернуться в Ирландию опытными вояками и принять участие в войне за независимость своей родины. Перед сражениями они прикрепляли к головным уборам зеленые веточки, так что, случись им умереть или упасть ранеными на поле боя, условность ничего не значащего для них деления американских войск отошла бы на второй план, а соплеменники-ирландцы могли бы узнать их и помочь {665}. Зеленая веточка в качестве зеленой бороды (помните?) – да-да, именно так!