Роберт Сапольски - Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки

Глядя с этой позиции, создается впечатление, что ППК в основном занимается делами личными, ее здорово интересует ваше собственное благо. Потому удивительно появление на ее кухне эмпатии. Тем не менее по результатам многочисленных исследований выходит, что, какую боль ни взять (укол пальца, грустное лицо, рассказ о чьих-нибудь несчастьях – то, что вызывает эмпатию), обязательно возбуждается ППК {833}. И даже больше – у наблюдателя тем больше возбуждается ППК, чем больше страданий испытывает человек, вызывающий эмпатию. ППК играет главную роль, когда нужно делом облегчить переживания другого.

В этом супе имеется и щепоть нейропептида/гормона окситоцина. Вспомним из главы 4, как он способствует возникновению межличностных связей, преданности, доверия, щедрости [444]. Вспомним желтобрюхих полевок, которые в эксперименте старались утешить партнера. Можно ожидать, что этот «добрый порыв» у полевок связан с окситоцином. И важно, что окситоцин работает в ППК: если избирательным образом затормозить действие этого гормона в данной области мозга, то полевки перестают утешать партнера.

Как же перебросить мостик от сосредоточенности на личном, отслеживания собственных трудностей и подсчитывания недополученных наград к прочувствованному страданию за всех униженных и оскорбленных на земле, ведь это все одна и та же ППК? Я думаю, этот мостик и является самой сутью данной главы – нужно осознать, до какой степени эмпатия относится «лично ко мне» {834}. «Ой, больно!» – это наикратчайший путь не повторять ошибок, какими бы они ни были. Но еще полезнее, как это часто бывает, подмечать несчастья других: «Ему стало ужасно больно, я лучше поостерегусь делать то же самое». ППК оказывается среди важнейших инструментов, когда страху и избеганию опасности обучаются с помощью простого наблюдения. Переход от «у него все не складывается» к «я, пожалуй, не стану так делать» требует определенной вспомогательной ступени, что-то вроде индуцированного представления «Я»: «Я, как и он, не буду в восторге от подобной ситуации». Почувствовать боль другого человека – средство куда более действенное, чем просто знать про боль другого человека. Так что для ППК самым важным остается свое личное, горести других заботят ее, но лишь постольку-поскольку.

Не остаются в стороне и другие участки мозга. Как мы видели, при созревании контуров эмпатии подключается не только ППК, но и зона островка {835}. У взрослого эта зона (и в меньшей степени миндалина) почти столь же тесно пристегнута к эмпатии, как и ППК. Все три области накрепко взаимоувязаны в единый узел, при этом внушительная часть информации, которую миндалина отправляет в лобную кору, идет через ППК. Чувство эмпатии, особенно при чужой физической боли, возникает в самых разных обстоятельствах, и во всех случаях наблюдается возбуждение и ППК, и островка, причем амплитуда их возбуждения коррелирует как с общей склонностью человека к эмпатии, так и с субъективным сопереживанием в данных конкретных обстоятельствах.

И это все очень осмысленно с точки зрения работы островка и миндалины. Как мы видели, они подключаются к обработке эмпатии по ходу развития, когда ребенок начинает оформлять эмпатию в рамки контекста и причинных связей: почему человеку больно и кто в этом виноват . Бывает, что здесь все ясно, если боль и страдания вызваны несправедливостью, а виноваты в этом те, кто мог предотвратить страдания, но остался безучастным или даже нагрел на этом руки; вот на них-то и направлены гнев, негодование, отвращение. Однако случается, что полной ясности в причинах боли и несправедливости нет – но и тогда мы ищем, кого бы обвинить: крепкая связка миндалины, ППК и островка рождает козлов отпущения. Пусть боль редкая, пусть возникает безо всякого вмешательства людей и их воли, все равно картинки складываются сами – виновные буквально или метафорически двигают материки, земля разверзается и глотает невинного, и мы выступаем в поход против тех, кто лишил жертву возможности прожить счастливейшую из жизней, против Бога, потворствующего этому ужасу, против механистического безразличия Вселенной. И как мы увидим, чем гуще тучи гнева, отвращения и обвинительного негодования, закрывающие чистую эмпатию, тем труднее оказывать реальную помощь.

В какой момент на первый план выходят когнитивные элементы эмпатии – ПФК, в особенности длПФК, вместе с контурами модели психического состояния, куда включены височно-теменной узел и верхняя часть центральной борозды? Очевидно (и потому неинтересно), тогда, когда вообще требуется понять, что происходит: «Так, кто победил?», «Как для меня лучше – взять взятку на этом ходу или отдать ход?».

Гораздо интереснее, когда возникает необходимость приплюсовать к ситуации причинность и намеренность действий, и тут подключаются дополнительные когнитивные контуры: «Ага, у него ужасно болит голова, и это потому, что он работает на ферме, где все поливают пестицидами… Или, может, они с приятелем вчера здорово перебрали?», «У этого человека СПИД, он что, наркоман? Или ему перелили инфицированную кровь?» (в последнем случае ППК активируется у людей сильнее). Примерно таков ход мысли шимпанзе, идущего утешать невинную жертву агрессии, а не агрессора. Из главы 7 мы помним, что у детей более выраженный когнитивный профиль активации появляется в том возрасте, когда они начинают различать боль «самонанесенную» и причиненную другим человеком. По словам Жана Десети, изучавшего данный вопрос, это говорит о том, что «активация эмпатии на ранних стадиях обработки информации модерируется сложившимися отношениями с другим человеком» [445] {836}. Иначе говоря, когнитивные процессы служат привратником, решающим, достойно ли эмпатии то или иное несчастье.

Безусловно, когнитивной задачей будет ощущение чужой эмоциональной боли – как менее очевидной, чем физическая; тут заметно более активное участие дмПФК. Точно то же самое происходит, когда чужая боль наблюдается не вживую, а абстрактно – на дисплее загорается точка, когда человеку колют иголкой руку. Резонанс с чужой болью также становится когнитивной задачей, когда речь идет о переживании, которое человек сам никогда не испытывал. «Пожалуй, я думаю, что понимаю, как расстроен этот военный лидер, – он упустил шанс покомандовать этнической зачисткой деревни; у меня нечто похожее было, когда я в детском саду продул выборы в президенты клуба “добрых дел”». Здесь требуется уже умственное усилие: «Думаю, что понимаю…» Так, в одном исследовании испытуемые обсуждали пациентов с неврологическими проблемами, при этом участникам обсуждения тип неврологических болей этих пациентов не был знаком. В данном случае пробуждение чувства эмпатии потребовало более сильной работы лобной коры, чем при обсуждении известных им болей {837}.