Роберт Сапольски - Биология добра и зла. Как наука объясняет наши поступки

Упомянутые «переменные» были рассмотрены в великолепной статье в Science 2010 г. Она строилась на анализе определенного поведения 113 000 онлайн-участников, каждый их которых покупал некий объект (сувенирную фотографию), выполняя одно из следующих условий {973}:

а) разрешалась покупка по фиксированной цене (для контрольной группы);

б) можно было купить предмет по произвольной цене; продажи взлетали, но люди платили в основном мизерную цену, оставляя «магазин» в убытке;

в) цена устанавливалась фиксированная, но покупателям сообщали, что Х % от выручки идет на благотворительность; продажи выросли, но меньше, чем на Х %, и «магазин» опять потерял деньги;

г) допускалось заплатить произвольную сумму, половина которой, по объявленным условиям, шла на благотворительность. Такое условие подстегнуло и уровень продаж, и количество денег, которое люди готовы были выложить. «Магазин» получил прибыль плюс деньги на благотворительность.

Другими словами, корпоративная социальная ответственность, по данным исследования, несколько поднимает продажи (сценарий в), но гораздо более действенна ситуация, когда персональная и корпоративная ответственность уравновешены и человек лично определяет количество пожертвованных денег.

Как мы уже видели, «кооператоры», если им удается отыскать друг друга и объединиться, побеждают более многочисленных, но разобщенных одиночек. Именно это заставляет зеленобородых искать «родственную душу» (если не родственника). Таким образом, если подобный элемент ввести в игровую ситуацию (и при этом дать возможность отказаться от того или иного партнера), уровень кооперации возрастет, причем установление сотрудничества обойдется дешевле, чем наказание предателей {974}.

Все эти результаты указывают на многочисленные теоретические пути для налаживания сотрудничества; в реальной жизни они срабатывают тоже, причем мы уже много узнали о том, какой способ и в каких случаях наиболее эффективен. Мы научились совместными усилиями строить амбар для соседей, сеять и собирать урожай риса всей деревней или так согласовывать движения сотни марширующих учащихся, чтобы результат их перемещений выглядел в итоге как герб школы.

И да, напомню высказанную ранее мысль: «сотрудничество» – это безоценочная концепция. Иногда «всем миром» отправляются грабить соседнюю деревню.

«Ура, добыча! Я поймал колобуса и только впился в него зубами и добрался до самого вкусного, как вдруг появляется тот парень и выпрашивать начинает. На нервы действует, ага? Я и рыкнул на него. Он намека не понял и ну тягать к себе колобуса – я, понятно, цапнул его за плечо. Чувак убрался, сел на полянке, спиной ко мне.

Успокоился я, пораскинул мозгами. Если уж по-честному, правильно было бы с ним поделиться, не убудет. Он, конечно, типа, кругом неправ, нечего мою добычу хватать, но я тоже хорош: мог бы просто щипануть, а не кусать со всей дури. Как-то я паршиво себя чувствую теперь. И вообще, мы же друганы, когда вместе на разборки с другими ходим, – надо бы как-то это… помириться.

Подтаскиваю колобуса, сажусь поближе. Как же все неудобняк получилось – парень на меня не смотрит, а я вроде как крапивой занят, будто бы между пальцев попала. Ну я пододвинул ему мясца немного, он поискал у меня в хайре букашек, приятно. И чего мы сразу так не сделали, а вместо этого дурость какую-то устроили?»

Если вы шимпанзе, то помириться просто – пусть только сердечный ритм придет в норму. Иногда и у людей так бывает: положишь приятелю руку на плечо, скажешь смущенно «Ох, как-то я тут…», а он перебьет: «Нет, это я… Мне не стоило…» – и все опять хорошо.

Казалось бы, нет ничего проще. А что если мы пытаемся восстановить отношения после того, как наши люди перерезали три четверти ваших или пришли на вашу территорию колонизаторами и отобрали у вас землю, насильно на десятилетия переселив вас черт знает куда? Непросто.

Мы единственный вид, который возводит примирение в ранг специального процесса, да к тому же связанного с целым рядом концепций – «истины», «извинения», «прощения», «примирения», «помилования» и «забывания».

Апогеем усложнения этого института можно считать комиссии по установлению истины и примирению [513]. Первую такую комиссию создали в 1980-х гг., и с тех пор – с горечью приходится признать – необходимость в них не отпадает. Комиссии создавались, например, в Боливии, Канаде, Австралии, Непале, Руанде, Польше… Некоторые действуют в странах со стабильным устройством, в Австралии или Канаде, к примеру, где существует негласное обязательство разобраться с длинной историей притеснения коренного населения. Большинство же комиссий формируются в тех странах, которые пережили тяжелый кровавый конфликт или раскол: нация сбросила диктатора, закончилась гражданская война, остановлен геноцид. Обычно считается, что цель этих следственных органов состоит в том, чтобы заставить виновников распри и притеснения признаться в преступлениях, раскаяться, попросить прощения у пострадавших, которые в свою очередь должны простить, – а в финале все плачут и обнимаются.

Но на деле комиссии руководствуются прагматическими задачами, добиваясь от виновников слов «Я совершил то-то и то-то, и я клянусь больше никогда не причинять зла этим людям», а от пострадавших – ответа: «Хорошо, мы клянемся никогда не мстить во внесудебном порядке». И если дело дойдет до таких высказываний, это будет уже величайшим достижением, хотя и без задушевности.

Действия комиссий являются предметом исследований, а лучше всего изучена деятельность такого органа в Южной Африке после падения режима апартеида. Эта комиссия обладала невероятной моральной легитимностью, поскольку ее возглавил Десмонд Туту, а в дальнейшем приобрела еще больший авторитет тем, что, хотя в подавляющем большинстве процессов рассматривались преступления белых, зверства черных борцов тоже не остались незамеченными. На публичных слушаниях жертвы рассказывали свои истории. Более 6000 преступников дали показания и подали прошение об амнистии; 13 % из них были помилованы.

Куда же подевался сюжет со слезными объятиями прощения? И где угрызения совести у преступников? А этого не требовалось, хотя у некоторых совесть таки просыпалась. В цели расследований не входило изменение личности этих людей, нужно было сделать так, чтобы израненная нация смогла функционировать дальше. В последующих исследованиях, проведенных Южноафриканским центром изучения насилия и примирения, респонденты – бывшие жертвы апартеида – обычно сообщали, что «комиссия принесла больше блага в масштабе страны, чем на уровне местных общин». Многих приводило в ярость отсутствие извинений, репараций, а также то, что целый ряд обвиненных остался при своих должностях. Интересно заметить – вспомним главу 15, – что люди возмущались и сохранением символов режима апартеида: не только тем, что заклейменный убийца остался полицейским, но и тем, что название праздника/памятника/улицы продолжает прославлять апартеид. Черное большинство южноафриканцев (но не белое население) расценило работу комиссии как справедливую и успешную, поскольку она способствовала установлению в стране свободы и удержала ее от ужасов гражданской войны. Таким образом, деятельность таких комиссий хорошо иллюстрирует разницу между примирением и прощением с угрызениями совести [514] {975}.